Заорали наши командиры: стоявший на земле резерв побежал к лестницам, ведущим на парапет стены, чтобы попытаться сбросить оттуда закрепившихся нихельцев. На узком пространстве очень быстро стало так тесно, что бой превратился в давку: кто кого опрокинет, столкнёт вниз — тот и прав. Грохот столкнувшихся щитов стал так силён, словно по булыжной мостовой катили десяток пустых бочек, ускоряя ударами деревянных дубинок.
Нам удалось «сплющить» наступавших: мы их уплотнили так, что новым нихельцам стало просто некуда спрыгивать с лестниц — их товарищи спинами загородили все промежутки между зубцами. С земли наши лучники стали расстреливать столпившихся на парапете нихельцев. Они, конечно, закрывались щитами, но им безжалостно стреляли по незащищённым ногам — в такой тесноте промахнуться было просто невозможно.
Бой превратился в настоящую мясорубку. Наши солдаты остервенело лупили вражескую массу мечами и топорами, кроша щиты, головы и тела, проливая кровавые ручьи на парапет. Нихельцы, понимая, что в такой свалке пленных никто брать не будет, отчаянно отбивались, — даже с ногами, пробитыми стрелами насквозь. Мы с Мальком в эту толпу рваться не стали: далековато она от нас располагалась, да нам и на нашем месте приходилось несладко. Мы не рвались отпихивать врагов с лестницы — для этой работы лучше годились жилистые, взрослые мужики, а вот прищучить одного-другого прорвавшегося — это мы делали с удовольствием.
Нихельцы пробивались то в одном, то в другом месте — каждый раз из резерва уходили всё новые и новые отряды, чтобы устранить этот прорыв. Рядом со стеной образовалось несколько полян с лежачими стонущими ранеными, которых торопливо бинтовали и помогали, как могли. Выглядывать там Солнышко возможности никакой не имелось: мы выдыхались, непрерывно махая железом и кого-то колошматя изо всех сил. В глазах уже поплыли круги, и всё сражение стало похоже на одну дикую, смертельную карусель, в которой крутились крики, стальной звон, деревянный стук, ругательства, стоны раненых, возле которых суетились женщины в белом. Я бы тогда не отличил обыкновенную женщину от самой смерти, тоже приходившую в белом платье, и тихо выпивавшую жизнь у лежащих — да кто ж там будет разбираться: обычная баба склонилась над телом или нет?
Но я имел железную уверенность, что Солнышко, конечно же, где-то тут, рядом. И леденящий ужас от того, что она может попасть в лапы нихельцев, удваивал мои силы.
Мы в тот день отбились. Даже и не помню, как то сражение закончилось. Я еле-еле стоял на подгибавшихся ногах, хрипло дыша, как загнанная лошадь, а моё лицо аж светилось раскалённой краснотой. По счастью, бочки были полны речной водой, и мы могли освежиться; нам подвезли ещё.