Я встал на самый первый караул. Сидел у самого костра, так как охранять сон друзей в стороне не имело никакого смысла: в одиночку мне круговой дозор не под силу. Это лишь сотня может (и обязана!) создать удалённое охранение. Нам же только оставалось надеяться, что на нас не кинутся большой толпой, а ворам-одиночкам я и один не позволю перерезать глотки сонным людям, как-нибудь.
Степи возле Гренплеса заканчивались; наш путь пролегал, в основном, по лесным дорогам. Но я знал, что дальше к югу мы неизбежно вновь пойдём по целинным землям, где население живёт, в основном, скотоводством, и где среди верноподданных Его Величества проживает много выходцев из южных стран, как раз этим и занятых. Они и охотники хорошие, и воины, — но, разумеется, всё равно не чета моему Учителю, хотя он их земляк. В тех местах встреча с нихельцами нам никак не грозила — по крайней мере, Ухват в этом был железно уверен. Но и углубляться далеко на юг нам не требовалось: так, только пройти немного по границе бескрайней степи, а потом вновь взять севернее.
Затявкала в кустах одинокая шнырга, сверкая своими жёлтыми глазами. Вот ведь противная тварь: прикидывается такой несчастной, беспомощной и жалобной. Но, только кинь ей кусок — на звук чавканья мигом сбегутся её соплеменники, и начнут требовать жратву уже смелее. Если дашь ещё кусок — обнаглеют вконец, окружат, начнут даже хватать за штанины. Прокормить всю ораву ты едва ли сможешь, а они, зверея от того, что еда только поманила их одуряющим запахом, начнут уже кусаться. Как только ты получишь от их зубов хотя бы царапинку — всё, считай, что ты уже труп: запах крови мигом сводит их с ума, и эти мелкие зверюшки кидаются на тебя всей стаей. От многочисленных мелких ранок человек слабеет и погибает: его обглодают до последней косточки. Так что с такими собачками церемониться никак нельзя. Это мы крепко усвоили, когда шли в учебный лагерь, а шнырги нас навязчиво сопровождали, пожирая объедки после наших стоянок.
Я взял из костра обгорелый сук и швырнул в кусты. Глазки мигом исчезли, чтобы вскоре засветиться уже с другой стороны, с тем же жалобным скулением. Я подбросил в огонь ещё еловых веток и мха, чтобы создать побольше дыма: он и летающих кровососов отгоняет, и лесное зверьё тоже резкого запаха не выносит, — с его-то тонким обонянием, способным учуять запах поживы за лигу.
В ночной тишине все звуки особенно хорошо слышны. Если, конечно, ты её слушаешь, а не спишь. Хлопали крыльями ночные птахи, издалека слышался тоскливый вой. Трещали неугомонные сверчки и сучья в костре. Я взял кусочек прогорклого, отвердевшего солёного сала, насадил его на веточку и, подержав над дымом, принялся неспешно наслаждаться такой незамысловатой трапезой, сидя спиной к огню, чтобы глаза не привыкли к свету и не потеряли зрение в темноте, а заодно не пропустить непрошенного гостя с тыла. Этому нас научили ещё в пути бывалые ветераны всё на том же пути из своего городка в столицу.