У нее за спиною, едва различимая, маячит старуха, которую я всегда вижу, хотя больше никто ее не видит. Она плывет в воздухе следом за мамой – белая тень, сотканная из тумана. Она, наверное, тоже промокла, но ее это, кажется, не заботит.
Мама не видит старуху, не видит меня.
Поднявшись на четвереньки, я кружусь на месте, но спрятаться негде.
И тут мне на глаза попадается дровяной короб.
Я подбираюсь к нему, открываю крышку. Короб доверху полон дровами. Места, чтобы спрятаться, нет совсем. Мать Мария и Иисус! На крыльце стоит кресло-качалка, но в нем тоже не спрячешься.
Мама уже совсем близко, я смотрю на нее сквозь столбики перил. Мое сердце колотится громко-громко, заглушая шум дождя. Она все ближе и ближе, и если она увидит меня на крыльце, я даже не знаю, что тогда будет. Я не хочу, чтобы она на меня рассердилась. Почему ей не спится, что ее гонит из дома? Ночью людям положено спать.
Она поднимается на крыльцо.
Я обнимаю себя за плечи. Будь ты проклят, Один! Спрячь меня.
Она замирает на месте. Прислушивается.
В небе грохочет гром.
И вдруг – раз! – я чувствую, как моя кровь, словно дождь, проливается куда-то вглубь. Вглубь меня. Чувствую землю внутри своих костей, пляску ветра и воды, зов дикой природы во всякой твари, большой и малой – вверх и вниз с головы до пят. Я уже не понимаю, где у меня руки, где ноги. Я становлюсь сразу всем – и ничем.
Бабочки и летучие мыши, ветер и полевые цветы, кора деревьев, смех и слова, воронпесокмолоковолкииволчийвойкитыитюлениволныиоблаказвездысолнцелуна. Космостакойбольшойкосмосинетничегокроменего… Я ощущаю на вкус черноту неба, все и ничто расплывается на языке, падает в горло, опорожняет меня изнутри, пока во мне не остается одна пустота. Я слышу, как все живое хрустит челюстями. Жуки в поленнице прогрызают меня насквозь, гонят из этого мира прочь. Мне надо присоединиться к жукам и спрятаться, спрятаться, спрятаться…
Мама поднимает что-то с пола. Нет. Моя dukke! Мама хмурится:
– Лейда?
Ее шепот тонет в шуме дождя. Она замирает на месте, смотрит на дровяной короб с открытой крышкой.
Я смотрю на нее сквозь щепки. Сквозь паутину.
Я – пыль.
Я – пятнышко влаги.
Она бормочет себе под нос, что от усталости ей мерещится всякое, и идет прямо ко мне, смотрит в упор сквозь меня, сжимая в руке мою куколку. Опускается крышка. Звук маминых шагов растворяется в тишине спящего дома.
* * *
Я просыпаюсь замерзшая. Сначала не понимаю, где я, и только потом вспоминаю. Я лежу, вжавшись лицом между дров, в щеку вонзаются щепки. Откинув тяжелую крышку короба, я выбираюсь наружу, стряхиваю с себя пыль и жуков, счищаю липкую паутину. У меня болит шея. Я растираю ее, глядя на луг. Дождь закончил рассказывать свою сказку, и теперь все блестит и сверкает. Все, кроме меня; я – промокшая, грязная личинка, выползающая из ночи. Я не знаю, что произошло, и у меня нет времени на раздумья. Папа скоро проснется, если уже не проснулся. Кое-как вытерев грязные ноги о половик, я медленно открываю входную дверь. Замираю, прислушиваюсь и жду, не раздастся ли в глубине дома звук папиных шагов или, может быть, мама меня позовет. Как звала ночью. Она меня видела или нет?