— Понял? — спросил я, и шелк маски встрепенулся.
Отец Донован ничего не ответил. Только смотрел в глаза. Я затянул удавку чуть туже.
— Понял? — повторил я уже немного мягче.
На сей раз он кивнул. Дрожащей рукой потянулся к удавке, хотя и не знал, что будет, если попытается ослабить ее. Лицо священника багровело.
Я ослабил натяжение.
— Веди себя хорошо, — сказал я, — и проживешь дольше.
Отец Донован сделал глубокий вдох. Было слышно, как воздух ворвался в его легкие. Закашлялся, снова вдохнул. Однако сидел тихо и не делал попыток вырваться.
И это было хорошо.
Мы тронулись. Отец Донован выполнял мои указания, никаких шуток и колебаний. Мы поехали на юг, через Флорида-Сити, повернули на Кард-Саунд-роуд. Могу точно сказать, что священник занервничал, когда мы на нее свернули, но не проронил ни слова. Даже не попытался заговорить со мной; обе руки на руле сжаты так, что побелевшие костяшки пальцев готовы выскочить. И это тоже хорошо.
Мы проехали на юг еще минут пять. По-прежнему никаких звуков, кроме шуршания шин и песни ветра, да еще огромной луны, наполняющей мои вены своей могучей музыкой. Да осторожный Наблюдатель, тихонько посмеивающийся в тяжелой пульсирующей музыке ночи.
— Поверни здесь, — наконец сказал я.
Глаза священника взметнулись в зеркале навстречу моим. В них сверкала паника.
— Поверни здесь, — повторил я, и он повернул, но сник, как будто ожидал этого всю дорогу, готовился всю жизнь, и все же повернул.
Узкий проселок был едва виден. Чтобы здесь проехать, нужно знать, что он есть. И я знал. Я бывал тут раньше. Длиной грунтовка мили две с половиной: три поворота, по скошенной траве, через рощу, мимо небольшого канала, дальше в болото и на лесную поляну.
Пятьдесят лет назад кто-то построил здесь дом. Значительная его часть еще на месте. Судя по ней, дом был большим. Три комнаты и половина крыши сохранились, однако ясно, что люди уехали отсюда много лет назад.
Вот только в маленьком заброшенном огороде в боковом дворе недавно что-то явно рыли.
— Останови машину, — приказал я, когда фары осветили развалины.
Отец Донован неуклюже повиновался. Страх уже перешел на тело, сковав ноги, руки и мысли.
— Выключи мотор, — велел я, и он выключил.
Вдруг стало очень тихо.
Какая-то живность стрекотала на дереве. Ветер шевелил траву. Все тише и тише… Молчание было таким глубоким, что почти поглотило рев ночной музыки, вырывающейся из моего тайного естества.
— Выходи, — сказал я.
Отец Донован не шевелился. Его глаза смотрели на огород.
Там виднелись несколько небольших холмиков. В лунном свете земля на них казалась очень темной. А отцу Доновану она должна была казаться совсем черной. Он не двигался.