Страх – вот что ощутила Оливия, присмотревшись к тем, кто сейчас находился в гостиной. За бравадой, за нарочитым спокойствием, за подчёркнутой тревогой – за проявлениями всех этих чувств скрывался страх. Исчезновение детей заставило каждого гнать от себя мрачные мысли, удерживать свой страх на вытянутой руке, не позволяя ему одержать победу, и вместе с тем страшась взглянуть ему в глаза. Лишь Филипп и его избранница были неподвластны ему – молодые люди, презрев всякие приличия, сидели очень близко друг к другу, соприкасаясь плечами; их лица освещало яркое пламя, сообщая чертам резкость, графичность, – и Оливия вдруг ощутила внутри сосущую пустоту, напомнившую ей годы, вынужденно проведённые в разлуке с братом. Пользуясь тем, что в гостиной разгорался спор между Седриком и Викторией, и всё внимание было устремлено к ним, Филипп поднёс ладонь фальшивой баронессы к губам и незаметно для остальных запечатлел на её запястье нежный поцелуй. Оливия отвела взгляд, и в этот момент в голове её пронеслась мысль: «Откуда Имоджен Прайс было известно о том, что дверь в часовню открывалась бесшумно? Ведь я совершенно точно не говорила этого ни ей, ни Филиппу».
***
К вечеру дождь начал стихать, и появилась надежда, что мальчики покинут укрытие, в которое загнал их ливень, и вскоре вернутся в дом. Однако прошёл час, затем другой, а дети так и не появились.
Теперь принялись тревожиться даже те, кто сохранял спокойствие и считал исчезновение мальчишек детской шалостью. Оскар Финч вместе с Хигнеттом, Седриком и Филиппом вновь осмотрели старые конюшни и часовню, заброшенную маслобойню, хозяйственные пристройки и чердак, но никаких следов пропавших детей не обнаружили. От Седрика в поисках толку было немного, он совсем раскис и лишь плёлся вслед за остальными, низко держа фонарь дрожащей рукой и затравленно озираясь по сторонам.
Когда мужчины вернулись ни с чем, у Бернадетты случился нервный припадок. Присцилла настояла, чтобы та легла в постель, отправила Анну готовить травяной чай, а Оливию попросила составить ей компанию и приглядеть за несчастной.
В комнате Бернадетты из-за закрытых ставней было темно, только в камине неярко тлели угли. Она лежала в постели, свернувшись клубочком и прижав к животу подушку. Широкий подол чёрного платья скрывал очертания тщедушного тела, превращая её в невидимку, и среди одеял и подушек выделялось только заплаканное лицо – бледное и отрешённое, будто она уже мысленно попрощалась с сыновьями. Зрелище такой душевной муки разбило Оливии сердце, и то, что она намеревалась совершить, показалось ей вдруг безнравственным.