Вот после этого, да еще после назначения на каждый корабль или фрегат ученого доктора, наделенного правом прямого доклада высшему начальству при угрозе морового поветрия — дело чувствительно сдвинулось с той мели, на коей сидело много лет. Предписанные улучшения в содержании нижних чинов были проведены; неодолимые препятствия к сему, о которых велась бесконечная переписка, каким-то чудом исчезли. Кормежка исправилась; питьевую воду начали кипятить; больных стали отделять от здоровых; пойманных за отправлением естественных надобностей в трюме, вместо гальюна, пороли на глазах у команды линьками. Ничего хитрого — а смертность уменьшилась во много раз. Впрочем, я всегда утверждал, что победить это бедствие возможно. Надо лишь постоянно помнить, что люди, в особенности подготовленные и обученные, составляют наиболее ценный и дорогой ресурс.
В одном только меня ждало разочарование. Главою всей флотской врачебной службы мне виделся не кто иной, как Иоганн Бахстрем, автор трактата о цинге, раскрывшего тайну сего недуга. При первом удобном случае велел возобновить поиски сего достойного, но совершенно не оцененного в Европе ученого. И его нашли — но, увы, чуть-чуть мои люди опоздали. Оказалось, из Лейдена он действительно уехал в Литву, где служил личным врачом у Анны Радзивилл. Однако склонность к религиозному вольнодумству вооружила против него иезуитов — да так сильно, что даже Радзивиллы не смогли (или не захотели) своего человека спасти. Он брошен был в Несвижскую тюрьму и в застенке тайно удавлен.
Если кто скажет после этого, что Бог существует и, более того, вникает в человеческие дела, — ну как не рассмеяться над людской наивностью? Если Он позволяет творить сии мерзости своим именем, а на месте Ватикана еще не разверзся вулканический кратер, открывающий прямую дорогу в ад… Такая терпимость ко злу совершенно не отвечает христианскому представлению о Нем. Нет! Небеса пусты. Или еще хуже — равнодушны.
В первый момент у меня родилось острое желание нанять отряд гайдамаков и выжечь иезуитскую сволочь верст на сто вокруг Несвижа; но рассудок быстро взял верх. В мире столько зла и несправедливости, что бороться с каждым их проявлением значило бы уподобиться известному идальго из ла Манчи. Благородное мщение — удел народов, скрывающихся от цивилизации где-нибудь в диких горах; просвещенные обитатели Европы (и я среди них) руководятся в поступках презренною выгодой. Подвернется удобный случай сквитаться с последышами Лойолы — не премину отомстить; однако заниматься этим специально? Мои средства слишком ограничены. Да и жизнь, увы, не бесконечна.