По солнечным полоскам на полу Егор определил, что время подходит к полудню. Оглядев себя, убедился, что раненая нога забинтована, значит, и тут нашелся добрый человек, перевязал. Затем перевел взгляд на заднюю половину избы и около двери, открытой в полутемные сени, увидел рыжебородого человека в гимнастерке с погонами, в казачьей фуражке с кокардой и с винтовкой.
«Забрали-таки живого», — тоскливо подумал Егор и при этом отчетливо вспомнил события минувшей ночи, сегодняшние бои, широкую долину, бегущих к нему на выручку партизан и размахивающего арканом харчена.
Томила жажда. Он снова взглянул на рыжебородого караульного, тот сидел на табуретке, дремал, зажав между колен винтовку.
— Слушай… станишник… — медленно, с расстановками заговорил Егор, — дай… воды.
Рыжебородый молча сонными глазами поглядел на пленника и, что-то буркнув себе под нос, отвернулся.
«Ах ты гад ползучий, — со злобой подумал про него Егор, — доброволец, наверно, дружинник… сволочь, жалко, что не попал ты мне сегодня под руку».
Закрыв глаза, попытался заснуть и снова открыл их, почувствовав прикосновение руки. Женщина в ситцевом сарафане стояла рядом и протягивала ему полный ковш квасу.
— Ишь разжалилась, — прохрипел рыжебородый. — Вот доложу есаулу, так он тебе…
Егор жадно припал губами к ковшу.
— Спасибо, мамаша, большое спасибо, — проговорил он и, откинувшись на изголовье, встретился с нею взглядом. Женщина быстро отвернулась, приложив конец платка к глазам.
Время перевалило за полдень, рыжебородого сменил молодой, безусый казак. По его детски наивному взгляду и по погонам, Пришитым прямо к домашней сатиновой рубахе, Егор определил, что парень этот совсем недавно от сохи, новичок. Вероятно, поэтому отнесся он к арестованному более человечно, позволил домохозяйке перебинтовать раненую ногу пленника и накормить его.
Гречневая каша с молоком и большая краюха ржаного хлеба показались Егору необыкновенно вкусными, и, наевшись, он не знал, как благодарить добросердечную женщину. После еды почувствовал себя лучше. Захотелось выяснить обстановку, поговорить с молодым, простодушным на вид охранником.
— Давно в дружине, станишник? — уже окрепшим голосом спросил он парня.
— Кто, я-то? Нет, недавно.
— Мобилизованный?
— Ага.
— Слушай, когда меня забрали, из наших убили кого или нет?
— Нет, ушли. Коня под одним свалили, а он на заводного вскочил и смылся.
— Та-ак, — повеселел Егор. — Ваших, должно быть, много тут.
— Порядочно! Сотня дружины Четырнадцатого полка, все больше нашей Красноярской станицы. Барановцев, кажись, сотня да еще две сотни этих, э-э, как их… — И, очевидно вспомнив, что разговаривать с арестованными не разрешается, переменил тон: — А ты, паря, тово, помалкивай лучше, мне разговаривать с тобой не полагается! Понятно?