У хозяев уже зажгли лампу, слышался оттуда негромкий говор; плач ребенка, баюкающий старческий голос:
— Баю-баюшки, ба-а-ю, колотушек на-а-а-даю!
Партизаны, поужинав, закурили, лениво переговариваясь, засобирались на боковую.
— В телеге спать буду сёдни, — сказал один, громко зевнув, — клопы в избе-то заели ночесь, будь они прокляты. А хозяева спят и хоть бы хны, их вроде и не кусают!
— Надоели им свои-то, приелись, — пошутил второй, — вот они на нас и отыгрываются, — свежина!
— Макар Михайлыч, долго ишо стоять-то здесь будем?
— Не знаю, завтра видно будет.
— Плясов-то, говорят, митинок созвать намеревался, верно, Макар?
— Верно.
— А в счет чего?
— Ефим Козулин рассказывать будет про Курунзулай наш, как там каратели семеновские свирепствовали, как они людей наших расстреливали, дома жгли, надо, чтобы все об этом знали.
Сунув ложку за голенище сапога, Макар вышел из-за стола и, присев на ступеньку крыльца, закурил. Ночь надвигалась на станицу тихая, теплая, на потемневшем синем небе, севернее крутой лесистой горы, появились первые звезды, на западе багряным пологом рдел закат. С улицы до слуха Макара доносились невнятные голоса людей, где-то неподалеку тренькала балалайка, совсем близко послышались шаги, скрипнула калитка — в ограде появился Михаил Матафонов:
— Здравствуй, Макар Михайлыч!
— Здорово! Чего это на ночь-то глядя приперся?
— Писарем к тебе выбрали.
— Будто я не знаю. Ну и што?
— Вот и пришел к тебе согласовать, днем-то к тебе никакого подступа не было, приказ надо отдать по полку-то.
— Какой приказ?
— Ну, что мы с тобой вступаем в должность. Чтобы все было как полагается. Я эти дела изучил досконально, за четыре-то года набил руку в писарстве, даже сам есаул Рюмкин хвалил не один раз.
— Рюмкин тебя хвалил! — Бросив недокуренную самокрутку, Макар сердито покосился на писаря. — А я тебе не Рюмкин, заруби себе на носу. Ежели зачнешь тут писанину всякую разводить, так я тебя живо приласкаю… нагайкой, а то и совсем прогоню, к чертовой матери! Ишь обрадовался, приказ писать! Што в полку-то, не знают, кого выбирали? Штоб больше я этого не слышал, понятно? Писать будешь только в особых случаях. К примеру, заняли мы с боем такую-то станицу, враг отступил туда-то, нами захвачено то-то и то-то. Тут уж, ясное дело, донесение в штаб фронта, срочно, аллюр три креста — и все, больше штоб никакой писанины! Не люблю. — И, помолчав, заговорил по-иному, дружеским тоном: — Ты вот что, Михайло, скажи-ка мне, ежели придется писать донесение или ишо што такое же, так я его подписывать должен?