— Кешенька, — Макаровна, плача, прижала к глазам конец головного платка, — да рази же я… господи… да храни тебя Христос… Казанская божья матерь… Ой… не губи только людей-то… понапрасну.
— Будем разбираться, мама, будем. Вот и сегодня этого дурака старого, Ермоху, прощаю ради тебя. Ну а другим большевикам, явным, или их прихвостням от меня пощады не будёт. Иначе нельзя, мама, нельзя.
Он встал, поцеловал Макаровну в лоб и, сопровождаемый ее горестным взглядом, ушел в горницу. Несколько успокоившись, Макаровна вспомнила про Настю и, накинув шубейку, пошла к ней в зимовье.
Когда она вернулась обратно, гости уже кончили бражничать. Атаман пошел выполнять распоряжение Берёзовского: назначить подводы, конвоиров и всех арестованных сегодня же препроводить в станицу. Лишь одного Нефеда Красильникова разрешил он освободить, уступив просьбе Саввы Саввича.
Ночь, темень, холодом дышит темно-синее звездное небо. От мороза на Тынде трещит лед, потрескивают и бревна в стенах одинокого жилища зимовщиков-забайкальцев.
Недалеко от зимовья, с винтовкой под мышкой, кутается от мороза в козью доху Егор Ушаков. В дохе ему тепло, лишь лицо пощипывает мороз, ну да это дело привычное, потрет побелевшую щеку тыльной стороной холодной как лед рукавицы — и опять ничего. Медленно тянется время, до смены еще далеко, посматривает Егор по сторонам, прислушивается к ночным шорохам, перебирает в мыслях события минувших дней.
Уже четвертый месяц пошел, как он находится в числе других зимовщиков на Тынде. Теперь их осталось семь человек. После того как Лазо распрощался с ними, зимовщики решили: послать своих людей на прииски Верх-Амурской компании, чтобы и там, среди рабочих-приискателей, начать подготовку к восстанию. К весне там должны быть созданы отряды добровольцев, которые вольются в повстанческую армию красных партизан. Выполнить это задание взялись трое: Андрей Корнеев, Иван Швецов и Врублевский. Они ушли мглистым морозным утром на самодельных лыжах, которые осенью изготовил Иван Швецов. Он же научил ходить на них своих товарищей.
А сегодня утром, к великой радости Егора, зимовщики решили послать в Забайкалье Киргизова и вместе с ним Егора, хотя радоваться было рано, путь предстоял далекий, опасный, но Егора не страшило это, он надеялся, что все обойдется благополучно. Послезавтра утром выйдут они отсюда пораньше, от Шкарубы до станции Большой Невер доедут на лошади, а там Степан Сидорович сговорится с рабочими-железнодорожниками, они помогут, довезут, куда надо.
Оттерев снегом побелевший нос, Егор, улыбаясь радужным мыслям, оглядывается на зимовье, там темно, наконец-то легли спать. А совсем недавно заиндевевшие окна были озарены красноватым светом лучины, долго о чем-то совещались зимовщики, послушать бы, о чем они толковали. Вечером, перед тем как идти на пост, Егор краем уха слышал, как Фрол советовал Киргизову в первую очередь пробраться к горнякам-приискателям Балея. Это особенно обрадовало Егора: ведь от Балея до Заозерной станицы недалеко, и, если все обойдется благополучно, к рождеству, гляди, и дома побываешь. И тут он живо представил себе их маленькую избушку, раннее утро, на дворе лютый мороз, а в избе тепло, жарко разгорелась печь, Платоновна печет колоба, ласково улыбаясь, смотрит на Егора.