Видимо, лицо перекосило слишком заметно, так что Василий Степанович уставился на меня с недоумением.
— Вася, — слабым голосом спросил я, — а что это он играет?
— Так “гусачка”, — недоуменно сообщил Баландин.
— Какого еще гусачка?
— Смоленского, старая плясовая такая, наши в Гжатске переняли.
Я выдохнул, утер холодный пот и принялся рассаживать гостей по машинам. На мою долю выпало отвезти до Можайска самого епископа Василия. Их преосвященство опять перекрестил самобеглую повозку и, тяжело сопя, уместил афедрон на заднее сиденье. Туда же сел сопровождающий иерея служка или монашек, еще один чернорясник, по виду секретарь, устроился спереди. Я завел двигатель и краем глаза засек в зеркале заднего вида, что перекрестили и меня.
Машина тронулась, владыка вцепился в ручки.
— Не бойтесь, ваше преосвященство! Автомобиль надежный, дорога хорошая, ровная.
— Не люблю я этих новых штучек… Это вам, молодежи, подавай что помоднее.
— Да какая же я молодежь? Вот вам сколько лет?
— Пятьдесят восемь.
— А мне пятьдесят четыре.
На самом-то деле шестьдесят пять, это по легенде мне на одиннадцать лет меньше, а выгляжу я, оказывается, еще моложе. Епископ вытаращился на меня в зеркальце, но промолчал. А что тут скажешь? Прямо-таки архетипичный поп: лишнего веса на двоих, одышка, бородища… Еще пара лет такого нездорового образа жизни и привет.
— Мне о вас Владимир Андреевич Грингмут, царствие ему небесное, — тут все три клирика перекрестились, — хорошо отзывался. Но, правда, говорил, что вы сионист.
— Да, я помогаю евреям переезжать в Палестину.
— Христианин, русский и помогаете жидам?
— Ну помогал же немец Грингмут русским, — я рулил по хорошей дороге и поглядывал в зеркальце на оппонента.
— Он верный сын матери нашей, православной церкви!
Похулиганить, что ли… Обратить на черносотенцев их же методу, зачислявшую всех неугодных в евреи…
— Да эти ваши верные сыны… Грингмут и Булацель немцы, Большакова давеча сектантом объявили, Труфанова расстригли, Трегубов вообще неизвестно кто… Копнешь — так иудеем оказаться может.
Временноуправляющий Московской епархией от такого наезда не сразу нашелся, что сказать, а я ковал железо дальше:
— И очень даже запросто. Жил, скажем, какой-нибудь Пуримкевич, в честь еврейского Пурима, пришел в управу, дал денег — так мол и так, черточку у “ша” мне недописали, писарь, шельмец, чернила экономил, превратил в “мыслете”, а так-то я Пуришкевич. И все, вот вам новый православный.
— Пуришкевич — жид???
— Что вы, — деланно удивился я, — так, для примера фамилию взял.
Но всей невербалкой усиленно показывал что да, Пуришкевич еврей. Не знаю, как там владыка, а вот на секретаря с монашком это впечатление произвело. Пойдет слушок, пойдет. Ничего, пусть черносотенцы на своей шкуре попробуют.