– Умерла, – сказал Сергей.
Его взлохмаченные волосы, лицо, руки, одежда и белоснежные кроссовки были в грязи.
– Часто рыбачишь, я смотрю? – спросила я.
Он не ответил.
Мы захватили ведро и вернулись на прежнее место. Пока не стемнело, наловили еще сазанов и карасей, помельче. Потом почистили и распотрошили их на берегу у лагеря. В наших сумках я нашла крупу, картошку, бутыли воды из-под крана, которые мы захватили для питья. Разожгла костер, воткнула у него по бокам маленькие рогатины, на которые положила железную перекладину с котелком. Сначала мы сварили крупу, потом добавили картошку, в конце – рыбу. Уха пахла невообразимо, страшно захотелось есть. Я достала старые пластмассовые миски и ложки. К тому времени стемнело. Мы молча ели при свете костра, сидя прямо на земле – складных стульев я не нашла. Я порадовалась, что уже темно и Сергей не видит, какие затертые, старые у нас миски, какие борозды процарапаны неизвестно кем и когда в ложках.
Когда мы наелись и дремали у костра, вернулись родители. Они шумно вывалились из тайги и подошли к нам, горячо дышащие, возбужденные.
– Ну, ребята, чушки на лежке, тропу их нашли! И оленьи следы видали, ходит кабаньей тропой на воду. Завтра будем брать!
– Погуляли хорошо вчера, я смотрю? Рассолу выпей. – Отец сочувственно смотрел на меня.
Он вышел из комнаты, оставив на тумбочке граненый стакан с мутной жидкостью. Я с трудом привстала и трясущейся рукой потянулась к рассолу. Поднесла стакан ко рту, глотнула, потом жадно выпила все остальное. Сухость во рту уменьшилась, в желудке стало прохладно. Я сидела на кровати, глядя на стену прямо перед собой и гадая, откуда у отца самый настоящий рассол из-под соленых огурцов, не маринованных магазинных, а домашних. Он снова заглянул в комнату.
– Слышь, я на пару дней на рыбалку с Димычем сорвусь. Ты же обратно не собиралась?
Я не смогла ответить, только отрицательно помотала головой, и перед глазами побежали черные пятна.
Отец был причесан и принаряжен. Если он и собирался на рыбалку, то явно не сейчас и не с Димычем. В днях я потерялась, но припомнила, что сегодня вроде воскресенье.
– Ты, эт, тут сама хозяйничай. Вернусь, может, на охоту съездием? Или на рыбалку.
– Можно и на рыбалку, – прокаркала я.
– Хорошо отметили-то?
– Угу.
Он вышел из комнаты. Я упала на подушку и закрыла глаза. Тошнило. Отец вернулся со стаканом, в котором шипела таблетка аспирина.
Я несколько раз садилась на кровати и снова ложилась, проваливаясь в бредовый сон, в котором кружились гробы и подвенечные платья, испачканные землей, злое лицо директрисы и огромные плоские телевизоры. Один из них упал на меня, и я проснулась. Комната то сужалась, то растягивалась, то закручивалась в воронку. На потолке люстра с пятью лампами вертелась, как вентилятор, и от одного взгляда на нее бросало то в жар, то в холод. Желудок с рассолом и шипучим аспирином сжимался и разжимался, видимо воображая себя сердцем, качающим кровь. Желудок-сердце. Может, использовать этот образ в веб-сериале? Но тут люстра закрутилась с новой силой, и меня опять затошнило.