Когда я вернулась в Нджоро, пошел дождь — впервые за целый год. Небо почернело, и сверху обрушился самый настоящий потоп. Казалось, он не прекратится никогда. Пять дюймов осадков выпало за два дня и, когда небо прояснилось, стало ясно, что засуха кончилась — земля покрылась ярким зеленым ковром. Разнообразные цветы распускались по всей долине. Воздух был насыщен ароматами раскрывшихся бутонов жасмина, кофе, терпким благоуханием эвкалипта и можжевельника. Кения спала, а дождь словно прошептал нам что-то и разбудил ее. Все, что казалось умершим, возродилось к жизни. Кроме нашей фермы Грин Хиллс, увы.
За все время, что я прожила в саванне, я практически ни разу серьезно не болела — ни малярией, ни другими опасными заболеваниями. Но после отъезда отца меня подкосил совсем другой недуг — отчаянная тоска. Я потеряла аппетит, практически не спала. Ничто меня не радовало, ничто не имело смысла. Джок же, напротив, словно возродился. Он суетился вокруг меня, засыпая меня рассказами о планах, о том, какое прекрасное будущее ждет нашу ферму и нас самих. На последних торгах он приобрел отцовскую мельницу, практически даром, и был несказанно рад этому. Я же ощущала почти физическую боль при мысли о том, что он планировал устроить наше процветание на костях отцовской фермы.
Единственным спасением, соломинкой, поддерживающей меня от падения в бездонную пропасть отчаяния, оставались лошади. Я занялась ими с удвоенным вниманием. Я приобрела точно такую же записную книжку в черном кожаном переплете, как была у отца, и тщательно фиксировала каждый день все, что происходило в конюшне. Упражнения, график кормления, зарплата грумов, оборудование и необходимые аксессуары, которые надо купить. В конюшне я организовала себе небольшую контору — наподобие той, что была у моего отца. Маленький стол, настольная лампа, на стене календарь с отмеченными на нем датами заездов. Каждое утро я вставала с первыми лучами солнца и совершала утреннюю прогулку верхом. Я пускала лошадь в галоп, надеясь, что меня это успокоит. Но ничего не помогало. Все настойчивее, точно пробудившийся в яйце птенец, в мою голову стучала мысль, зачем мне все это. Что я делаю? Чем занята? С этой мыслью я просыпалась, с ней засыпала, иногда в поту вскакивала ночью. Как покончить с этим несчастьем? Как освободиться?
Немало времени уходило и на препирательства с Джоком. Наши с ним цели категорически не совпадали. Чем упорнее я работала, тем он больше делал вид, что я занимаюсь чем-то, что к нему не имеет ни малейшего отношения. Он полагал, что я должна заниматься только тем, что интересно ему, желать того, чего желал он, а лучше бы вообще полностью отдать свою жизнь в его распоряжение. Иногда, перебрав виски, он включал фонограф, и до меня доносились первые аккорды мелодии «Если бы ты была единственной девушкой на свете». Джок купил пластинку в городе вскоре после того, как мы поженились. «Чтобы всегда помнить, как мы первый раз танцевали вместе», — немного слащаво объяснил он. Я не поверила ему и быстро убедилась, что была права. Он всегда заводил ее после нашей очередной стычки, чтобы дать мне понять, что я оказалась не такой, как он себе представлял, когда женился. Что ж, это была правда. Я была не такой. Но что я могла с этим поделать? Вот и в этот раз, услышав музыку, я встала с постели, накинула халат и решительно вышла в гостиную, где он сидел, потягивая виски и повторяя, с причмокиванием и невпопад, слова песни.