Большая толпа ждала у крематория. Было холодно, подул холодный ветер и начал падать снег. Привет с родины. Вышла предыдущая партия, богатые французы в шубах, какое-то кино из жизни высшего общества, но немного потрепанного, в мехах, в шляпках… Потом запустили нас. Расселись в небольшом зале. Народу втрое больше, чем стульев. Гроб закрытый, в изножье покрыт красно-синим парашютом – парашютист положил. Дама в черном пиджаке открывает “церемонию”.
Господи боже мой! Как плохо уходить в безбожное небо! Правда, стоял в толпе Мишин друг доктор Некрич, в белой кипе и с сидуром, читал про себя… Евреев в этой толпе на миньян точно набралось бы, только все по-еврейски неграмотные. Словом, тоска. Отпевание Мишке не полагается, но я остро почувствовала, что не хватает ритуала. Надежного ритуала, с прекрасными молитвами и пением…
Вышла Мари-Элен в клетчатом шарфике на голове, вся в слезах, обращалась к Мише со словами благодарности, что десять лет, которые они вместе прожили, были самые счастливые годы ее жизни. Потом дочки Мишины говорили – они были крепкие, светлые, без слез, – то ли уже пережили свое горе, то ли такие же крепкие, каким Миша был.
Потом показали маленький фильм, который смонтировала Мишина дочка, – там он во всех своих мальчишеских радостях: в тельняшке на мачте яхты, в шлеме с парашютом, с гитарой у себя дома, во всяких других местах, с разными друзьями, и все это под бардовскую музыку, узнаваемую и неизвестную. Такая позднесоветская романтика. Потом все попрощались с закрытым гробом. В нем Миша лежал в тельняшке – так он распорядился.
Вышли из этого зала, и я ощутила физически, что это “веселые похороны” – то самое чудо, когда после ухода человека – не страшная дыра, а облако любви, которое он пробуждал к себе, а когда его не стало, то оно повисло в воздухе. Олег, который бывший клоун, налил рюмочку кальвадоса из фляжки, и это был Мишкин жест и Мишкин напиток.
Потом все пошли в кафе, выпили, потолпились.
Незнакомая женщина Алена пригласила к ней. Ее мать оказалась из прихода Космы и Дамиана, а это вроде как одноклассники или однополчане. Поскольку к ней ехал Оскар Рабин, то и я поехала. Наверное, это меня тянул невыполненный ритуал – за столом посидеть после похорон. Выпили там водки. Копейкин, который в мою сторону никогда лица не поворачивал, вдруг оказался приветлив. Оскар просто человек из моей прошлой жизни, хотя в России я с ним знакома и не была, только в Париже познакомились. Удивительно, удивительно, как Ароныч дружил с такими разными, несмешиваемыми людьми. Он был совершенно “поверх политики” и в друзья, как я вдруг поняла, принимал таких, кто может с парашютом прыгнуть, то есть не обязательно с парашютом, но способных на сильный поступок. Почему и в любимчиках у него всегда были хулиганы. Крым “наш – не наш” совершенно не был ему интересен. Естественно, как в любой русской компании, разговор свернул на политику – здесь-то и обнаружилась разношерстность, разнородность людей. Те, кто левее, – сдержаннее и скромнее; те, кто правее, вроде Николая, тоже Мишкиного друга, который возил его в особенности в последнее время на все эти парашютные и корабельные подвиги, подошли к тонкому льду – Трампу, исламскому терроризму – и остановились… Очень условная расстановка – правые, левые. Умные и глупые. Образованные и темные. Любовь к Мишке всё отменила…