Из окна был виден весь Пешт. Прямо напротив двойной ряд трепещущих вдоль набережных Дуная фонарей, словно стихотворные строки, начертанные бисерным женским почерком, обрамлял бесшумно дышащую огромную реку, пять светящихся лент над спиною которой связывали воедино холмы Буды с далеко убегающими в глубь равнины пештскими частями города. Пригороды — слева Андялфёльд, справа Чепель[24] — уже погрузились во тьму, но сердцевина, только сейчас переварившая собранную конечностями прибавочную стоимость, начала оживать, потягиваться и вдруг ярко озарилась огнями. Светящиеся рекламы воздвигли над городом новый сверкающий небосвод. У Западного вокзала плевалась красными бликами паста Шмоля, у Октогона нервно набегающие и опадающие белые волны шампанского Тёрлей катились над невидимым потоком машин. То там, то здесь выбегали из тьмы маленькие, освещенные желтыми огоньками вагоны трамваев, словно раскаленная формула движения; то и дело какой-нибудь автомобиль сворачивал на Цепной мост, и тогда его рефлекторы на мгновение с пленительной непосредственностью связывали Коммерческий банк с королевским дворцом. Из Крепостного сада в открытое окно густо вливался медовый аромат сирени.
За спиною профессора послышался звон бокалов. Он отвернулся от окна, панорама ночного города внезапно выкатилась из обитой красным шелком, утопающей в свете люстр залы. Через распахнутые двери широким потоком вливались гости, в минуту помещение наполнилось, Справа и слева вокруг столиков заскрипели стулья, пятна теней от склонявшихся над столами фигур заиграли на скатертях, перед буфетными столами выстроилась тройная стена, звенящая тарелками и вилками. Официант с опаской поставил перед профессором бутылку бордо и два сандвича с гусиной печенкой.
За соседним столиком расположилась большая компания во главе с седым, отменно выбритым генералом, чей скрипучий голос упорно лез в уши рассеянно оглядывавшего публику профессора. — Ты ведь знаешь, Францль, — говорил генерал, обращаясь к другому седому офицеру столь же высокого ранга, — ты-то знаешь, каким страстным охотником был его величество Франц-Иосиф и как строго следил он за соблюдением охотничьих правил. Однажды охотились мы с его величеством на косуль, где-то в Доломитах. Присел это я за кустиком и сижу уже с добрый час; было холодно, но только я собрался сказать моему Büchsenlader[25], чтоб набросил шубу мне на плечи, как вдруг справа, из-за скалы, высовывает голову косуля. Стреляю — косуля исчезает. Krucifix[26], говорю. И в ту же секунду слева, опять из-за скалы, показывает головку другая косуля. Стреляю, она тоже исчезает. Krucifix, говорю опять. Мой Büchsenlader, не дожидаясь, пока затрубят в рог, ползет взглянуть, куда девались животные. Проходит несколько минут, смотрю, ползет обратно, повесив нос. — Скрипучий голос на мгновение прервался. Профессор почти видел, как самодовольно колышутся голосовые связки старого генерала, а вокруг морщинистого рта проступает глупо-хитроватая улыбка. — Беда, ваше благородие, говорит мой Büchsenlader, оба раза попали. Я гляжу на него: спятил, что ли? Два козленка, говорит он, двухмесячные, сосунки еще. Krucifix, говорю. Если его величество услышит, не сносить мне головы. А тут как раз и в рог трубят, надо идти на сборный пункт. Уже издали слышу голос его величества; уж так гневается, вовсю пушит аостского герцога за то, что косулю-мать подстрелил. Я подхожу. А вы кого убили? — спрашивает меня его величество. Я, конечно, в струнку. Двух сироток, ваше величество! — Sehr richtig, говорит его величество весьма довольный, очень правильно!