— Нужны, — ответил Балинт коротко.
— Ты не мог бы пристроить его у вас в каком-нибудь депо? — обратился Нейзель к кондуктору.
— Ничего не выйдет, — сказал кондуктор, — туда только с записками от дирекции берут. И по этим ребятам сразу видно, что они либо к христианским социалистам вхожи, либо к «пробуждающимся мадьярам». — Они медленно шли мимо корчмы. В этот момент оттуда, сильно раскачиваясь, выплыли двое; едва удерживаясь на ногах, подпирая друг друга, они остановились посреди тротуара и, обнявшись, затянули песню. — Эти тоже на судостроительном работали, — сказал старый Нейзель, — вместе со мной расчет получили. — Теперь у нас уже до того дошло, — продолжал кондуктор, — что у всех поголовно, не спрашивая, вычитают из получки членские взносы в кассы «пробуждающихся» или христианских социалистов. — Твоя жена выписалась из больницы? — спросил Нейзель.
Балинта это уже не интересовало. — Я пойду по своим делам, крестный. Скажите, пожалуйста, тете Луизе, что я приду к вечеру и буду спать у вас, если можно. — Из кармана он вытащил букетик помятых подснежников. — И вот это, пожалуйста, ей передайте.
— Он пойдет по своим делам! — засмеялся кондуктор, глядя вслед Балинту, худенькая маленькая фигурка которого в мгновение ока исчезла среди проносившегося по проспекту транспорта.
— Сколько ему лет?
— Двенадцать.
— Ладный парнишка, — сказал кондуктор. — Из этого человек вырастет.
Минут через пятнадцать Балинт уже стучался в квартиру на втором этаже большого дома по проспекту Ваци; здесь жил Фернандо Рафаэль, итальянский резчик по камню и скульптор. Балинт ни разу не остановился по дороге, но его острые мальчишеские глаза, любопытные, как сама невинность, и верные, словно зеркало, примечали все и справа и слева: он видел бойню, за нею длинный, растянувшийся на целый километр, незастроенный участок, а дальше высоко изогнувшийся хребет Хармашхатархедь с покрытыми лесом склонами, глядящими на Пешт, — все это изменилось за год лишь настолько, насколько украсила их радость долгожданной встречи; впрочем, заборы и надписи на них, сделанные мелом, остались прежними. Балинт засмеялся довольный и побежал дальше.
Зато девочка, открывшая ему дверь, так вытянулась, что глаза их оказались почти на одном уровне; полнее стала тоненькая шейка, еще чернее — округлившиеся от удивления глаза, еще ярче блеск иссиня-черных косичек за ушами; во рту у девочки недоставало одного зуба.
— А зуб где? — спросил Балинт, стоя в двери.
Девочка всплеснула руками. — Иисус Мария!
— Кто там? — донесся старческий дребезжащий голос из комнаты, пройти в которую можно было лишь через кухню.