Он понял, что надо снова ползти, теперь к краю обрыва.
— Бедный Р-р-робин! — сказал хриплый голос наверху и чуть сзади.
Он сообразил, что прилетел Гай, хотел повернуться в ту сторону, но не сумел.
Он пополз, сил совсем уж не оставалось, и Гай сказал очень к месту:
— Бедный, бедный Р-р-робин!
Потом он хотел отпустить кошель над бездной, не в силах метнуть его хоть на полшага, но вспомнил, что не испросил у Малыша прощения, а тот не хуже других. Нет, конечно хуже, и много хуже, но…
Прости меня, Малыш, ты был редкостным гадом даже среди тех исчадий болот, среди коих провел всю жизнь, ты обворовывал своих, и предавал их, а одного из своих даже пытался убить и сожрать, и не твоя заслуга, что у тебя не получилось. Но все же прости меня, мне стоило спровадить тебя за борт, а не пытаться спасти твоим мясом себя и Мэриан, тем более что оно было столь же отвратительным, как твоя душа, и твои мысли, и твои намерения, и Мэриан правильно отказалась. Прости меня, и покойся с миром, костями на дне, а остальным — там, где сейчас все твое остальное, а если частичка тебя живет до сих пор во мне, так она скоро умрет, и за это прости меня тоже.
Кошель полетел вниз.
А он понял, что теперь угадал и сделал все правильно.
* * *
Стояла черная ночь, полная звезд, хотя только что был солнечный день. Он не удивился, он обрадовался, потому что пришла Мэриан, и глаза ее стали чисты — два колодца, бездонные два колодца, куда можно падать всю жизнь; она вновь не сказала ни слова, но протянула руку, и он взялся за нее, и шагнул к обрыву, легко и свободно, и понял, что после краткого мига падения все закончится.
Не закончилось ничего.
Море было как стекло, и отражались в нем все звезды неба, и они вдвоем шагали по морю, как посуху, уходя к горизонту, где звезды морские сливались с небесными; он шагал легко, лишь досадовал, что давно не придумал такой простой способ уйти с проклятого острова, но досада была пуста и мимолетна, потому что рядом шла Мэриан, а в большем он не нуждался.
Он и вправду всю жизнь любил золото. Золото высшей пробы. Он просто перепутал мешки.
* * *
Тело его лежало все там же, на утесе над морем. И раздавался над ним, словно странная заупокойная молитва, хриплый нечеловеческий крик:
— Р-р-робин! Р-р-робин! Р-р-робин Локсли! Бедный Р-р-робин Локсли! Где ты был, Р-р-робин Локсли? Куда ты попал?