— Мы с тобой провернули шесть неплохих дел, Акула Додсон, — заговорил Боб подрагивающим голосом, — и это седьмое… Не раз мы с тобой слушали, как свистит свинец и вместе гуляли тропками, ведущими к Конопляной Мэри. Я думал, что ты человек… Слышал я, будто ты выбираешь в напарники индейцев да мексиканцев, чтобы, когда придет время делить хороший куш, на их долю досталась бы свинцовая маслина… Слышал, но не поверил, а зря. Да только знай одно: я родился не в Мексике, Акула, хоть и приехал сюда из-за Большой Реки… Я, знаешь ли…
Боб говорил все громче, эмоций в голосе добавлялось, он помогал себе энергичными жестами, но к револьверу не тянулся, Акула Додсон следил за этим тщательно, готовый в любой момент выстрелить. Он не вслушивался в слова, печально смотрел на Боба, — худого, смуглого, очень некрасивого. На его щетинистые черные волосы, узенькие глаза, толстые губы, — и не знал, как объяснить, что убьет он сейчас Боба Лагарру вовсе не за то, что тот поганый мексикашка, и выглядит, как поганый мексикашка, так что не надо врать, что ты внебрачный сын мадагаскарского короля, или какую там еще очередную байку пытается на ходу слепить Лагарра… Он убьет его по другой причине, простой и заурядной: Боливар не вынесет двоих.
Акула Додсон так и не придумал, как объяснить, и решил не объяснять ничего.
— Ты мне не поверишь, Боб Лагарра, — вздохнул он, — ну да ладно… Но мне действительно очень неприятно, что…
Он не понял, что произошло. Руки Боба по-прежнему совершали энергичные жесты, но к бедру, к кобуре не тянулись, и внезапно в правой ладони появилось нечто маленькое, блестящее, изогнутое, — словно из руки вырос вдруг кривой коготь зверя или крупной хищной птицы…
«Нечто» щелкнуло — не громче, чем семифутовый ковбойский бич, и будто острая игла кольнула Акулу Додсона в самое сердце.
Кольт тяжело рухнул в пыль. Следом рухнул Додсон, — сначала на колени, потом нырнул головой вперед и стал напоминать магометанина на молитве. Ему казалось, что рука уже нашарила кольт, что сейчас мерзкий выдумщик превратится в решето, а потом он, Додсон, будет долго пинать сапогами тщедушное тело… Однако пальцы даже не скребли пыль, пытаясь ухватить рукоять револьвера, лишь мелко подрагивали.
Оборванную фразу довершил Боб Лагарра:
— Действительно, очень неприятно получилось, что моя гнедая поломала ногу… Лучше бы ногу сломал твой Боливар, именно так, Акула Додсон. Тогда бы я просто ускакал с мешком.
Акула был еще жив, но едва ли что-нибудь слышал. И никак не отреагировал, когда крохотный двуствольный пистолетик почти вплотную приблизился к его стетсону. Вновь раздался щелчок, как от хлопнувшего бича. На шляпе появилась маленькая, едва заметная дырочка, и для Акулы Додсона все закончилось.