Голод, чесотка, лабиринты кировских дорог забывались. Ей, 18-летней, открывалась перспектива замужества, и всё в одночасье рушилось – беспощадная рулетка снова крутила неизвестность.
Зашла в комнату, сообщила новость сиротам таким же, как и сама, ничейным. Они не поверили, думали – разыгрывает. Поверили слезам. Чтобы смягчить беду, девчонки начали предлагать, у кого что было: валенки, платьица, кофтёнки, туфли – на память…
Побежали за Толиком. Он успокаивал:
– О плохом не думай. Как приедешь, сразу напиши.
– Толик, какие письма!.. У меня образования коридорчик русской школы и коридорчик немецкой.
– Ты пишешь лучше любого грамотного, а ошибки делают все.
– Меня под конвоем отправляют! На север! В безлюдье! Зачем тебе из-за меня жизнь ломать?
– Не болтай ерунды. Поженимся, а где жить, – на севере, востоке, юге – не важно, лишь бы вместе!
Впервые мало смеялись, впервые были серьёзны – спорили, убеждали, клялись…
Утром на проходной прождала больше часу— провожатых не было. Подошла дежурная и велела идти домой: по телефонограмме Мале давалась отсрочка на три дня. Заискрилась надежда, – может, хотели попугать?
Через три дня подъехал «Бобик», и её увезли на железнодорожный вокзал.
Малю доставили в Верхнекамский район на рудник фосфоритных залежей, где немцы-спецпереселенцы составляли большинство. Местные, тоже не из «благородных», а потомки каторжан либо ссыльных, относились к ним хорошо. В голове Мали бессмысленно почему-то отстукивало «Верхнекамский район… Верхнекамский район…» и вздрогнула – вспомнила письмо тёти Эмилии: «Да это же район, где проживает мама!» Едва её документы легли на стол коменданта, она попросилась к ней. Комендант, добрый человек, убеждал не уезжать:
– Мать в колхозе, где ничего, кроме разрухи, нет, а здесь посёлок городского типа, заработки хорошие.
Видя, что Малю не убедил, пошёл на компромисс:
– Ну, хорошо! Напишу бумагу, чтоб мать перевели к тебе. Здесь ей, думаю, будет лучше.
И Маля согласилась. Вскоре он сообщил, что получил разрешение на перевод матери.
И вот уже на перроне в нетерпеливом ожидании стоит она по-городскому одетая с модной стрижкой от природы волнистых волос. В тамбуре обозначилась похожая на мать деревенская баба в платочке с огромным животом на последнем месяце беременности. Ситцевая блуза поверх длинной широкой юбки пикантного положения не скрывала. Маля пригляделась – сердце учащённо забилось: мама!..
Первое, что пришло в голову, было: «Кто её так?» В висках неприязненно выстукивало: «Как она могла? С согласия, наверное?..» Мать и повзрослевшая дочь робко шагнули друг к другу. Тёплый, тугой живот и новая в нём жизнь вытеснили негодование, оставив на плаву любовь и жалость. Поглаживая живот и не вытирая слёзы, Маргарита сообщила и без того очевидное: