— В общем, конечно... благодарю вас за то, что так подробно разложили по полочкам, что называется, — тщательно скрывая свои чувства, озадаченно пробормотал Жаров.
— Очень хорошо. Идем дальше. Нормальное, здоровое построение общества предполагает и настоятельно требует, чтобы одни решали, а другие повиновались. Чтобы у высших было изобилие и избыток всего, что только есть на белом свете, а у низших — постоянная нехватка даже минимально необходимых для жизни благ. Чтобы низшие были жестко зависимы от высших, удерживались на коротком поводке. Чтобы решение возникающих проблем высшие спускали на низших — а когда проблемы решены, то именно высшие, а не низшие потребляли получившиеся плоды. Понимаешь?
— Так точно. Есть дисциплина и иерархия подчинения. Как положено по Уставу хотя бы нашей службы...
— Да не то! — раздраженно отмахнулся Беляков. — Я имею в виду не только службу, работу и всё такое прочее. А в более широком смысле — всю жизнь общества. Фундаментальное разделение, описанное только что мною. Разделение на кого? На подлинных владетелей и на всех остальных — и этот статус неотчуждаемый, он распространяется на все без исключения общественные отношения и не зависит от того, находится человек в служебном кабинете в рабочее время или нет. Это — неотъемлемый хозяйский, прямо скажу, господский ранг! Да — господа и простонародье! Именно так!
— Ясно, товарищ генерал армии...
— Продолжаю и подвожу к конкретному, как говорится, кейсу... Твоему кейсу. Так вот. Есть хозяева, которые определяют всё. И есть те, кто этим хозяевам так или иначе служит, кто решает их проблемы. Это — две различные неравные категории населения, и одна часть жестко подчинена другой. Грубо говоря, речь идет о кастах. Или, как там постулируется в вашей левацкой среде, об общественных классах. Принадлежность конкретного человека к тому или иному классу, высшему или низшему, — это производное от тех общественных отношений, в которые он вовлечен... — продолжал говорить Беляков, пока его не прервал внезапно раздавшийся со стороны бассейна задорный девичий крик:
— Владик, Владик! Приве-е-ет!
К ним, приветственно помахивая рукой, быстрым упругим шагом приближался мужчина лет тридцати, статный, белокурый, с высоко поднятой головой. Лицо властное, породистое, с волевым, что называется, подбородком. Облаченный в явно очень дорогую одежду: светло-бежевые летние брюки, подпоясанные изысканным ремнем с сапфировой пряжкой, и белую шелковую рубашку с короткими рукавами. Глаза его защищали «брендовые» темные очки, запястье левой руки украшали часы «Патек Филипп» из розового золота, а ноги были обуты в ботинки «Прада».