Купив вместо пива пригоршню карамелек, пару плиток шоколада и большую бутылку кока-колы, он остановил первого же частника, среагировавшего на его форму и отказавшегося по этому случаю брать деньги, доехал до автовокзала и купил билет на междугородный автобус. Ждать его пришлось минут сорок. За это время Олег успел пообедать чебуреками, купить кучу газет, по которым жутко соскучился, и изучить расписание.
Автобус выехал с небольшим опозданием, и всю дорогу Олег читал газеты и уворачивался от острого локотка вертлявой и чересчур суетной тетки, везшей на коленях корзинку с пищавшими и остро пахнувшими цыплятами. На остановке он вышел с облегчением. Кругом был лес, светило солнце, и не было замешенной на самых разнообразных запахах автобусной духоты.
До интерната оказалось минут двадцать ходьбы быстрым шагом. Словоохотливый дедок в выцветшей до белизны ветровке подробно объяснил, как идти, и даже вызвался проводить до полдороги, явно рассчитывая от души поболтать со свежим человеком, но безнадежно отстал уже на четвертом шаге, так что весь недлинный путь Олег проделал в одиночестве, чему нисколько не огорчился.
Здание интерната даже издалека выглядело жалким. Деревянная обшивка стен потемнела от дождей, некоторые стекла заменены на закрашенную белой краской фанеру, что не помешало проявиться на одной из них перевернутому профилю вождя, а на другой проступить большим синим буквам. Территория за сетчатым забором вытоптана до голой земли, а у самого забора лежат неровные кучки мусора. На черепичной крыше видны многочисленные заплатки. Только входная дверь красуется свежей краской, диссонируя со всем остальным и одновременно наводя на невеселые размышления — как нескрываемый символ несвободы.
Входя в незапертую калитку, он рассчитывал услышать детские голоса, гомон, сопровождающий детские учреждения, но тут было тихо. Только откуда-то доносились нестройные и совсем немелодичные звуки пианино, как будто напрочь лишенный музыкального слуха ребенок с упорством, достойным лучшего применения, разучивал гаммы.
Крашеная дверь оказалась закрытой на замок. Он стукнул по ней кулаком, после чего заметил звонок, закрытый от дождя резиновым фартучком. Нажал на него, и где-то внутри здания раздался тревожный треск. Звуки пианино смолкли. Выждав с минуту, он позвонил еще раз, испытывая сложную смесь чувств — нетерпение вместе со смущением, связанные с тем, что, судя по времени, в интернате вполне мог быть тихий час.
Наконец дверь открылась, и на пороге появилась женщина лет сорока пяти в лиловом халате и косынке на голове.