Потом всю свою жизнь она была крайне невзыскательна к удобствам всякого рода. У нее долго был единственный выходной костюм, сшитый в обычном московском ателье. Она годами носила его, но была всегда подтянута и элегантна. Она редко пользовалась такси, предпочитая городской переполненный транспорт. Была неприхотлива в еде: чашечка кофе могла поддерживать ее целый день. Она никогда ни на что не жаловалась, никогда не говорила, что устала, что ей хочется переменить обстановку, что ей хочется чего-то лично для себя.
Последнее время я замечала, что она мерзнет. Ее пальто было слишком легким для московских зим. Не раз я говорила ей об этом, но она только рукой махала. Однажды я отважилась и сказала Рихтеру: «Ну почему она так ходит? Ведь у всех кругом шубы, дубленки, здесь же – север».
Обсуждать с ней этот вопрос он не стал, а меры принял немедленно.
Однажды в дверь позвонили, и посыльный вручил Нине Львовне большой фирменный пакет. В нем оказалась очаровательная норковая шубка, теплая и легкая. Все это было доставлено сюда из дорогого итальянского магазина. Такова история первой в ее жизни шубы. Ей же было тогда семьдесят лет…
Но вернемся в годы ее молодости. В те времена, когда ей было около двадцати. Судя по фотографиям, она была очаровательна. Это было время ее романтических надежд, время влюбленности, время, когда все нужно сейчас, а не в будущем, когда так хотелось быть особенно элегантной, особенно привлекательной, когда голод переносился легче, чем отсутствие мало-мальски хорошей одежды. Что же носила она тогда? Она ходила в самодельной обуви, сплетенной из веревок. Это был род тапок, которые никак не защищали от холода и сырости, моментально теряли форму и грязнились от уличной пыли. Она носила перелицованную одежду, штопаные чулки. Наша молодежь и понятия о таком не имеет.
Это было время становления ее личности. В эти годы сложилось ее мировоззрение, мировоззрение крупного русского художника. А в русском искусстве, в русской культуре нет и намека на буржуазность.
Вспомним тех, кем мы теперь гордимся, вспомним строителей нашего Духа и нашей национальной совести – от Радищева до Шостаковича; от Мусоргского до Булгакова и Пастернака. Вспомним отца Павла Флоренского и Марию Юдину. Благополучных не было.
Но о жизни артиста лучше судить по его искусству. Так точнее. И снова звучит в моей памяти ее Рахманинов. Все тот же романс «Здесь хорошо». Ах, это «си»! Это крайнее верхнее «си»! Мне-то, как музыканту, понятно, чего стоит этот тихий полет, этот непередаваемый вечерний звук, как бы слетающий из самой выси, с небес!.. Это было воплощением мечты, это было тем, что зовется «музыкальным моментом», ибо такое не может длиться. Это озарение, это прикосновение Бога, но для того, чтобы сотворить подобное, одного таланта, одной культуры и труда все-таки мало! Для этого русскому художнику нужна еще драматическая биография.