А под окном все говорили что-то. Он же согласно кивал, рассеянно улыбался.
Но вот закончилась посадка. Проводник поднялся на ступеньку и, держась за поручень, смотрел вперед на семафор у самого паровоза.
Пошла последняя минута. И вдруг все, что он видел в окне, тихо двинулось влево. Рама окна стала надвигаться на провожающих. Он подался вперед, чтобы смотреть еще. А перрон, словно гигантский плот, медленно плыл в жарком мареве мимо. Скамейки, урны, горячий асфальт, следы женских каблуков и втоптанные вишневые косточки, мусор, шелуха от семечек. Он постоял, а когда мимо пошли пакгаузы, вздохнул и занял свое место.
Вагон, душно. Через полчаса соседи зашуршали засаленными пакетами. Он поднялся и вышел. В тамбуре качало. За дверью поднимались и опускались провода. Колеса стучали на стыках.
Потянулось дорожное время, которое всегда вычитают из жизни. Вдали разворачивалась степь, а прямо перед ним все мелькало. Он успевал выхватить то километровый столб, то шлагбаум с подводой, то грязный грузовик, качавшийся на ухабах проселка в облаке пыли. Все это стремглав улетело назад. Идти в вагон не хотелось. Он открыл дверь. Дул теплый ветер, пахло полынью и каменным углем.
А поезд уходил все дальше и дальше в степи, все дальше и дальше на север…
Итак, Рихтер впервые приехал в Москву летом 1937 года. Вот какой он увидел ее тогда.
Из воспоминаний Святослава Рихтера:
«Москва – город контрастов, где все приживается. Чужеродное становится своим. Прекрасное соседствует с уродливым, дома одного стиля с домами другого, подчас противоположного, и все это органично сочетается. В этом как раз вся прелесть Москвы. Так было…»
Столица
Более суток езды на север, а ничуть не прохладнее. Правда, жара здесь была другая. Она была трудная. Здесь было душно и давило под воротником. Он вышел на привокзальную площадь и, вдыхая запах бензина, пошел к знакомым своего отца. Надо было устраиваться. Его сразу поразила ширина улиц, количество машин и людей. Ему казалось, что все здесь что-то празднуют, что вот-вот появится демонстрация. Но это только казалось. Был обычный день. Просто столица жила теперь так.
В подъезде старого дома прохладно. Попахивало кошками, кухней… Он поднялся на второй этаж, позвонил и представился. Встретили его как будто радушно. День прошел в разговорах оживленных, но пустых. (Этого требовали правила приличия.) А вечером он был в театре на пьесе Тренева «Любовь Яровая»…
Первые дни он осматривался. Вот – самый центр. Он только что перестроен. Новая гостиница «Москва», Манежная площадь, Александровский сад. Слева – Кремль. Справа – жилой дом: коринфские колонны между широких, почти фабричных окон. Он тесно встал здесь, растолкав своих почтенных соседей – гостиницу «Националь» и совсем старый, прекрасный казаковский университет, помнящий еще времена Хераскова и Сумарокова. А за спиной серая громада – здание Госплана. Это уже что-то азиатское, похожее на дворцы Лхасы. Несмотря на множество окон, у здания нет взгляда, и оно смотрит на мир только своей кокардой – каменным гербом Советского Союза, поднятым к самым облакам.