Было тяжело вспоминать, как провожали его Ирина и Славка. Варя забежала домой, собрала его в дорогу и ушла на завод — дела. Всю дорогу до вокзала Ирина молчала, а на перроне, стоя перед открытым вагонным окном, почему-то вдруг расплакалась. Почему она молчит все время? Почему вдруг расплакалась? Ну, сын, тот всегда плачет, прощаясь, это и понятно, дома ему одиноко, а от одиночества страшно даже таким, как Славка. А дочь-то, маленькая затворенная душа? Она-то почему расплакалась? Его жалеючи или себя?
То ли оттого, что он расстроился и ориентировался плохо, то ли он ничего не понял из того, что говорил ему старик с замечательным ножом, похожим на рыбу, и рыбами, похожими на нож, только Егор Канунников долго плутал по лесу в поисках «дачи под шляпой», пока случайно не набрел на нее в совершенном, казалось, бездорожье. Правда, когда он подошел к даче, то увидел тропу и к ней, только она вела совсем с другой стороны.
Крыша и в самом деле походила на шляпу, вернее, на шлем, в каких ходят летом наши пограничники на юге, Егор видел их однажды в Армении. Домик, обшитый поперек широкими сосновыми досками, пожелтевшими до бронзовости от солнца и ветра. Широкое окно с большими застекленными проемами, его уж никак не назовешь венецианским, белые двери высоко над землей, а под ними желтое крыльцо и узкая и крутая, похожая на трап, лесенка. Стена эта с крыльцом и дверью и другая с широким окном, и полянка освещены ярким лесным солнцем, и было приятно глядеть на это светлое пятнышко среди сутемени угрюмого ельника. Другие две стороны были как бы отрезаны от домика густой тенью огромных деревьев, подступивших к самым стенам. Веранда нишей входила в домик, под край шляпы. Там было еще окно и еще дверь, не прикрытая плотно: значит, кто-то был живой в домике.
Егор не надеялся встретить сейчас Эйнара и не встретил. Дома была его жена, белокурая худенькая женщина, совсем девочка. Ее звали Мари. Она вспомнила о случае в Москве, о котором ей рассказывал муж.
— Будете обедать? — спросила она.
— Спасибо. Пообедал в Таллине.
— Тогда отдохните. Эйнар рано не придет, а может, уйдет с рыбаками в ночь.
— С рыбаками в ночь? — переспросил он.
Видя, как он сразу расстроился, она успокоила его:
— Но вряд ли он пойдет с рыбаками. Море уже три дня неспокойно.
И она прислушалась, глядя вверх на вершины елей, облитые дневным солнцем, в которых то нарастал, то таял шум прибоя.
— Я поброжу, — почему-то робея перед хрупкой Мари, сказал Егор и направился в лес. Оглянулся с дороги, чтобы запомнить домик. Из кирпичной трубы струился голубой дымок. Он цеплялся за ветки елей и, просвеченный косыми лучами солнца, как бы застывал, бледнея и делаясь неуловимым.