— Завтра на «штурм Кенигсберга». Утритесь, мальчики!
С чьей-то легкой замашки так прозвали на заводе авралы. Никто на заводе не знал, как это было там, при взятии Кенигсберга, но для людей слова уже потеряли свой первоначальный смысл. Для них теперь они означали сверхурочные часы работы, сведенные усталостью спины, утомленные до предела глаза, беготню мастеров, ругань начальников участков: «Давай, давай!», запарку в ОТК, громы и молнии в отделе снабжения: «Где тара, где тара»… И над всем этим бессонная фигура Романа. Он сидит за своим столом, широко расставив локти и зажав лысеющую голову между ладонями и, окончательно отупев от мелькающих перед его глазами цифр, в который раз читает очередную сводку.
Зато какие затаенно-радостные лица у всех толкачей, этих «надежных помощников прогресса», которые днюют и ночуют на заводе. Они и радоваться-то боятся в открытую, как бы не сглазить, и радость скрыть не могут: как же, наконец, «выбили» драгоценные микрометры, индикаторы или штангенциркули.
Через минуту уже все население пагоды грудилось вокруг Егорова стола, И, если судить по насупленным бровям и молчанию парней, особого энтузиазма идти на штурм они не выказывали. У каждого было свое месячное задание, а если еще и своя задумка, то тем более штурмовой энтузиазм был им ни к чему. И только дядюшка Аграфен слушал сообщение с явным интересом. Ждали, что скажет Егор, их начальник, руководитель и старший товарищ. А что Егор мог сказать? Было это не в первый и будет, наверно, не в последний раз. Он знал, что до конца месяца осталось пять дней, а план едва дотянул до двух своих третей, что одну треть, самую трудную и самую радостную, надо дотянуть за это короткое, совсем короткое время. Он, да и все, знали, что выполнение плана, как бы оно ни было достигнуто, есть благо, а невыполнение, допущенное хотя и не по твоей вине, есть зло и твоя вина со всеми, как говорят, вытекающими отсюда последствиями. Он, да и все его люди знали, что откажись они сейчас пойти на штурм в цехи, их обойдут премией и благодарностью.
А твоя задумка-милушка, не дававшая тебе месяцы, а может, и годы покоя, ничего пока что тебе не обещает ни сейчас, ни, может быть, в скором будущем.
Все стояли, не выражая энтузиазма, все знали обстановку на заводе, но все же ждали, что скажет Егор, хотя знали, что Егор ничего поломать не может, если бы он даже очень и очень захотел. Если о плане для себя они думали только сами, то о плане для них думали все: и совнархоз, и Госплан, и потребители, и еще многие, многие.