Джамуха, начиная понимать его, послушно закивал головой и скоро воодушевился. Теперь он увереннее смотрел вокруг.
– Ну, анда, ты мне хорошо вправил голову. А то я тут один совсем запутался, и посоветоваться было не с кем… А что с их улусами теперь делать? У них ведь немало владений.
– У них есть сыновья?
– Есть, но малолетние, по восемь-девять лет, одному одиннадцать.
– Отдай им все, вместе со знаменами, так будет правильно. Ничего себе не бери.
– Хорошо, анда, я все понял. – Джамуха, воодушевившись, переспросил: – Я сейчас же вызываю все свои тысячи. А ты поднимешь свои?
– Да, три моих тысячи завтра утром будут стоять рядом с куренем, на западных холмах. Этих хватит, у твоих дядей не так уж много войск, да и раздроблены они все.
С великой благодарностью улыбнувшись, Джамуха обнял его.
– Что бы я без тебя делал!
Хоронили убитых нойонов всем джадаранским родом. Положили им в могилы все нужное, от оружия до котлов и чашек, забили заседланных боевых коней, по двое рабов отправили с ними в другой мир. Джадаранские шаманы проводили покойников, передали их во владения предков.
Джамуха строго следил за родственниками на похоронах, чтобы никто не плакал, не издавал лишних звуков. Зло прикрикнул он на вдову Хя-нойона, тетушку Шубун, которая расплакалась было, когда опускали мертвого мужа в яму, и та испуганно умолкла, прикрыв искусанные губы рукой.
На следующий день после похорон, ранним утром, шестеро дядей Джамухи сидели перед ним в большой юрте, в один ряд, примостившись ниже очага, поближе к двери. Слева к ним жались двое подростков – старшие сыновья покойных. Ближе к Джамухе, по правую сторону сидел один лишь верный дядя Ухэр.
Опустив головы, дядья застыли с недоуменными, потерянными лицами. Некоторые из них украдкой взглядывали на Ухэра, будто прося его воздействовать на племянника, выпросить у него прощения.
В очаге горел сухой конский аргал, сизо-желтый дым прямо уходил в наполовину открытый дымоход. Джамуха долго выдерживал время, в тусклом свете огня оглядывая застывших в напряжении, испуганных нойонов рода. Вот такими он и желал видеть их всегда – не важными и самоуверенными, не наглыми и веселыми, как они обычно держали себя при встрече с ним, а смирными и угодливыми, вежливыми и покорными, какими они были раньше перед его отцом.
Выждав, он начал негромким, но мстительным, не обещающим ничего хорошего голосом:
– Вы помните, как этой весной давали клятву подчиниться мне и слушаться во всем? Вы на глазах у народа рубили жертвенного жеребца, пили его кровь и говорили: «Пусть так же вытечет из нас кровь, если мы нарушим нашу клятву». Помните или нет?! – до крика повысил он голос.