Рагнарёк (Байетт) - страница 27

Девочка думала о Бальдре Прекрасном. Бальдр – бог, обреченный на смерть, в книге так и было написано. Иисус с картинки, такой белый и кроткий, в золотистом свете говоривший с лесными зверятами, тоже был бог, обреченный на смерть. Иисус воскреснет и будет судить живых и мертвых – по крайней мере, так учили в церкви. Автор «Асгарда» в своей немного академичной манере писал о солнечных и растительных мифах. В день зимнего солнцестояния светило погружается во тьму, зимой растительная жизнь отступает под землю и прячется в корнях. Земля становится тверже железа, вода превращается в лед – так ведь поется в рождественских гимнах. Именно поэтому мифы славят возвращение весны и солнца, набухшие почки и молодую зеленую травку.

Но Бальдр ушел и не вернулся. В своем новеньком, жадном до всего сознании девочка разделяла вещи на возвращающиеся и невозвратные. Ее огневолосый отец был в небе под горячим солнцем Африки, и в душе она знала, что он не вернется. Знала отчасти потому, что слишком явственно молчали о чем-то родные на Рождество, поднимая стаканчики с сидром за отца и за то, чтобы к следующему Рождеству он был дома. Были мифы, в которых жизнь свершала бесконечный круг, а были такие, где она обрывалась. К числу последних относилась история прекрасного бога Бальдра, в которой девочка находила некое мрачное удовлетворение. Впрочем, перечитывая ее бесконечно зимой и летом, девочка в каком-то смысле замкнула ее в круг. История кончалась, и начиналась заново, стоило только перелистнуть страницы. Боги «Асгарда» мучились страхами и от начала дней ждали недоброго – недаром возвели мощные стены и приставили к воротам стражников. Над богами нависала тень неотвратимой участи. Прекрасная богиня Идун жила в чертоге среди могучих ветвей Иггдрасиля и растила для богов золотые яблоки молодости и силы. Однажды – в книге не говорилось почему – Идун пропала. Ветви Иггдрасиля, на которых она со смехом качалась, высохли и повисли. Птицы умолкли. Как ни старались норны, а колодец Одрёрир с холодной и темной живой водой просел и затянулся ряской.

Один послал ворона Хугина-Мысль разыскать Идун. Огромный ворон облетел мир, а потом спустился во мрак, в землю темных альвов. Там хотел он говорить с вождями карликов: Даином, чье имя значит «мертвый», и Траином-Неподвижным. Оба спали непробудным сном и лишь бормотали что-то о тьме, о погибели, о грозном роке и неминуемом конце. Вместо ответа ворон вернулся с новыми загадками. Тем временем небо сползало в бездну Гиннунгагап. Мир распадался. Самый воздух дрожал, и ветры сталкивались. Идун оказалась заточена под корнями поникшего Ясеня в логове древнего великана Нарви, отца черной Ночи. Боги нашли ее там, дрожащую и онемевшую. По самый лоб завернули ее в белую волчью шкуру, чтобы не видела, что сталось с живыми ветвями, с которых она упала. Только тогда немного опамятовалась Идун. Боги спросили Урд, норну, стоящую возле котла с мудростью: что переменилось? Неужто время и смерть устроили им ловушку? Или это изменились сами боги? Идун, дрожащая в бледно-белой шкуре, и древняя Урд в ее черном вретище были словно карлики, осоловелые от сна. Ничего не могли ответить они, только плакали, и слезы текли потоками и падали им в ладони. Огромные капли, одна за одной набухавшие на краю век и катившиеся вниз, были как зеркала, в которых боги видели лишь собственные тревожные лица. Мир вокруг замедлился, а время ускорило ход, спеша к развязке.