Ситуация вышла безобразной, потому что наручники на неё всё равно одели. Сашка держал, Майский надевал, а она сопротивлялась изо всех сил. Сашка держал её со спины, обхватив руками запястья, и в этом было что-то от былых объятий, когда она смотрела вдаль, а он стоял позади, давая защиту и оберегая.
Она сопротивлялась не только наручникам, а и этому его прикосновению — извращённому, будто нечто светлое вдруг щедро загваздали чёрным. Будто на смену нежности пришло желание ударить, уничтожить, сломать.
Душа болела не от физической боли, её кромсало на части само несоответствие, искажённое превращение нежных объятий в болевой захват. Так себя чувствуешь, когда удар следует от человека, которому доверял больше, чем самому себе.
Молчаливое противоборство, конечно, выиграла не Дашка. Вскоре её вели по коридору, безликому и пустому, вокруг была так тихо, будто в здании больше ни единой живой души. Коридор оказался коротким, дверей всего пять, считая ту, из которой Дашку вывели.
И вот новая комната — такого же размера и с таким же ремонтом, только обустроена как допросная, ну, если верить сериалам — даже зеркало на полстены имелось. Дашку усадили за стол, напротив сел Майский. Сашка встал у двери, перекрывая выход, будто отсюда можно сбежать.
Реально ли? Сбить его, выбежать в коридор, а после на улицу. Если не заперто. Ха-ха.
Хотелось плакать. Эта вера, что Сашка не причинит, не сможет причинить ей вреда, как червяк точила изнутри. Разумом она всё понимала, столько похожих историй слышала, но сердце… как его убедить?
— Так, начнём. Я задаю вопросы — ты отвечаешь.
Майский достал из ящика расчерченные листы бумаги, похожие на анкету и приготовился заполнять графы, нетерпеливо водя ручкой.
— Фамилия, имя, отчество.
Дашка промолчала.
— Нет у тебя фамилии? Имени нет? Где жила? Чем занималась? Адрес? Образование?
Молчание. О чём с ними говорить? Зачем с ними говорить?
— Так… Что делала с силой? Как использовала?
Она отвернулась. Нужно было переживать о себе, ведь Служители могли перейти к пыткам… в теории, но она думала только, что за спиной стоит Сашка. Думала, что глупое сердце всё так же рвётся к нему. Думала, что иногда тебе даже хочется, чтобы ударили. Чтобы привели в чувство, лишили последней глупой надежды.
Майский бросил ручку и откинулся на стуле, нервно постукивая ногой.
— Ага, кажется, ты у нас из молчуний.
Он оглядывал Дашку с той же дотошностью, как оглядывает хирург перед тем, как начать операцию.
— Молчунья и одиночка. Видали мы и таких. За собой не следишь, значит, прячешься в глуши.