— Командор, вам нужно отдохнуть.
— Я знаю.
Дождь лил, монотонный и полный сил, пахло грязью, свежими листьями и, пожалуй, женщиной. Последний запах зачаровывал, потому что был самым приятным, почти позабытым, таким тёплым.
Откуда же столько тепла в дождливую, пустую ночь?
— Ты тоже это чувствуешь? — вдруг негромко спросила каданка.
— Что?
— Это. Между нами. Если бы не война… не ситуация, мы могли бы стать друг другу близкими людьми. По-настоящему близкими. Мне всегда такого хотелось. Но я никогда такого не встречала. Так жаль. Даже выть хочется, что всё так поздно. Это несправедливо.
Девис продолжал пялиться на потоки дождя, то и дело сверкающие в свете фонаря.
— Чего молчишь? — почти прошептала она, смотря прямо перед собой. — Не знаешь, что сказать?
Он и правда не знал.
— Думаешь, я брежу? Думаешь, не знаю, что уже мертва? Что ты меня уже похоронил? И смотришь сейчас, видя перед собой бездушное тело? Ты и себя самого так воспринимаешь — оболочка без души.
Теперь командор вздрогнул и повернулся к каданке, всматриваясь в бледное, но совершенно спокойное лицо.
— Думаешь, я не знаю, что вы меня не отпустите… в любом случае? Подозреваешь, я говорю тебе сейчас нечто приятное, чтобы подмазаться… чтобы избежать своей участи? Надеюсь, что ты передумаешь и не убьёшь меня? Думаешь, я же вижу, не знаю как, но я читаю твои мысли, как открытую книгу. Не бойся, командор, я не стану молить о пощаде. Не стану просить того, что ты не можешь дать. Я уже распрощалась с жизнью… тогда, когда вышла навстречу солдатам Агранда. Просто она немного отложена во времени. Так что не будет ни красноречивой мольбы, ни обмана. И будущего не будет. Просто мне приятно, что последние часы ты тут… что рядом со мной именно ты — грубый, скрытный командор, перебивший немало моих соотечественников. Вот так. Веришь?
Девис не ответил, но молчание ответило само за себя. Он смотрел на её профиль, впитывал линии, женственные линии лица — мягкие скулы, ровный подбородок, морщинки вокруг глаз, такие появляются от смеха, но где он, смех? Куда он испарился, оставив после себя только память?
— Думаешь, мне не плевать? — сказала она и обернулась.
Командор растворился в этом свете женских глаз, подчинился гипнозу, закруженный, завороженный происходящим, наклонился и поцеловал её губы — бледные и холодные, такие притягательные, будто во сне.
И тут же отстранился. Не то чтобы отпрянул, как от чумной, просто отодвинулся, потому что этот поцелуй дал ему всё, что смог. Дал ему больше, чем дала бы ночь в обществе податливой женщины. Этот поцелуй был совершенно настоящим и даже, позволил он себе отметить, живым.