Деревенька называлась Колбы, от остального мира ее отделяли предательские болота и непролазное бездорожье — однако же оказаться в окопе на передовой, или даже в землянках, которые предназначались для нижних чинов, было бы несопоставимо хуже. Быт наладился. Жизнь поэта на войне текла размеренно, спокойно и достаточно благополучно. По вечерам в избе, при теплом свете керосинки, Блок играл в шахматы с другими постояльцами — а вот писать стихи, читать их товарищам или даже просто говорить о литературе ему и здесь нисколько не хотелось…
Надо сказать, что свое положение Александр Блок переносил поначалу довольно легко, и даже не без удовольствия. Верховая езда, простая пища и долгие часы на свежем воздухе заметно укрепили его физически, и теперь он вполне мог заснуть, когда рядом громко разговаривали несколько человек, мог не умываться целый день, подолгу обходиться без чая, скакать утром в карьер и еще затемно выписывать какие-то бумаги…
«Во всем этом много хорошего, — сообщал Александр Александрович матери, — но, когда это прекратится, все покажется сном».
Однако с наступлением зимы настроение его начинает заметно меняться. Поэт все чаще испытывает приступы тоски от монотонного, однообразного существования, от нескончаемых справок, отчетов и разговоров о том, сколько кто выбросил кубов, сколько вырыто ячеек и траверсов, отчего саперы замедляют с трассировкой…
«Жизнь складывается глупо, неприятно, нелепо и некрасиво. — записывает Блок. — Редкие дни бывает хорошо, все остальные — бестолково, противоречиво и мелочно. Надоедает мне такая жизнь временами смертельно… Современные люди в большом количестве хороши разве на открытом воздухе, но жить с ними в одном хлеву долгое время бывает тягостно».
Новый тысяча девятьсот семнадцатый год Александр Александрович встретил в княжеской усадьбе. Было много хорошей и вкусной еды, белоснежная скатерть, фамильное серебро и даже настоящее французское шампанское…
Но уже на следующий день Блок записал в дневнике:
«Мне вообще здесь трудно, и должность собачья, и надоело порядочно…»
Каждый день газеты и письма от близких приносят множество противоречивых вестей, но не их с нетерпением дожидается Блок. Сообщения о победах и отступлениях русской армии ему почти безразличны — поэт понимает, что сам он теперь, как и все остальные, — лишь маленький винтик огромной военной машины. Вот, жена получила приглашение в разъездную театральную труппу… мать поместили в лечебницу, она в тяжелом состоянии… отчима произвели в генералы, и он сражается где-то в Галиции… Дальше что? Сепаратный мир с немцами? Об этом уже не стесняются разговаривать вслух и писать, но пока ничто не предвещает окончания кровавой бойни. Падение насквозь прогнившего самодержавия? Ну, да, наверняка… когда-нибудь… конечно…