Часов около 5–6 нами была замечена паровая баржа, входившая в порт и направляющаяся к молу № 3. Сразу же, взявши 10 человек с пулеметом, я направился к месту ее пришвартовки, приказав одному солдату доложить об этом полковнику Мевесу, который находился у начальника порта. Этот последний, по словам Мевеса, окончательно растерялся, увидев все количество прибывающего народа, и понимая, что эвакуировать и четверти не удастся. Как только пароход пристал, я моментально поставил на него караул, а на молу пулемет, чтобы оградиться от нападения толпы, которая по большей части к нашему счастью увлеклась грабежом в городе и порту. В тот же вечер весь обоз, т. е. только люди и очень мало вещей, был нами погружен (лошадей и повозки пришлось бросить).
Часов около 10 вечера нам стало известно, что 1-й полк и батарея вернулись в город, Абрау Дюрсо был уже занят красными, а на утро около 12 часов все люди, бросив конский состав и сбросив пушки в море, присоединились к нам. Затем мы начали пропускать всех желающих на пароход и к вечеру он так нагрузился, что не то что сесть, а встать было почти негде. Надо сказать, что за ночь с 11 на 12 марта подошли еще несколько пароходов, которые все спешно грузились. Но народу все прибывало и прибывало, а места было все меньше и меньше. Многие части, видя, что погрузиться нет возможности, отправлялись по побережью на Геленджик, Сочи, многие из них попались зеленым, но многие добрались и до Грузии. 12-го под вечер начался обстрел красными Новороссийска, им отвечали военные английские суда, начались также пожары и взрывы. Богатейшие склады сукна, обмундирования, снаряжения, вооружения горели. Много сгорело, но и очень много досталось большевикам. Это была такая добыча, о которой они и не мечтали. Стоит сказать, что в этих складах было все, начиная с броневых автомобилей и кончая шампанским.
Части были раздеты и голодны, а получить что либо из складов было невозможно даже за два дня до эвакуации, – мы пытались посылать требования еще десятого марта. Штабные господа и интенданты спохватились, но было уже поздно, надо было спасать людей. Это было самое большое наше поражение и не только материальное (кроме всего остального армия потеряла весь свой конский состав), но и нравственное – все были совершенно деморализованы. Новороссийская эвакуация была гибелью для всей армии, да и, пожалуй, гибелью всего Белого движения на юге России. И, конечно, ставка была в этом бесконечно виновата. Надо было все это предвидеть и не допустить войска до того морального падения, в каком оно было во время эвакуации, вернее сказать, благодаря этой ужасной эвакуации.