Лишь в 1986 году Ерофеев получил должность старшего научного сотрудника ИМЛИ. Другая эпоха — горбачевская.
В 1987 году ИМЛИ возглавил Кузнецов. Он тогда доктор филологических наук, даже и член-корреспондент АН СССР. Можно спорить о его научных заслугах, однако не в них дело.
Новый директор счеты с «метропольцем» не сводил. Тут опять же ничего личного: «игра» другая, правила изменились. «Перестройка».
Кузнецов всегда играл умело. Иногда был готов рискнуть, но — в рамках правил.
Ерофеев уволился в 1992 году. Известному писателю уже не требовались ни постоянное место работы, ни академический статус. Как выше отмечалось, «метропольский» разгром — этап на пути к победе.
Что до истории романа «Жизнь и судьба», то в ней «метропольский» разгром сыграл важную роль. Он способствовал первому изданию главной книги Гроссмана.
Именно в конце 1970-х годов Войнович очередной раз попытался найти издателя, готового полностью опубликовать роман Гроссмана. Что и удалось.
Да, Войнович не мог предвидеть афганскую войну, обусловившую завершение «разрядки». И был он уже вне СП, диссидентом считался, потому вполне допустимо, что не учитывал такой фактор, как «метропольский» проект. Но все совпало.
Какими бы соображениями ни руководствовался Войнович, удача ему сопутствовала. За границей политическая ситуация иной стала.
Во-первых, «разрядка» закончилась. Более жесткой стала конфронтация. В том числе и пресловутое «идеологическое противостояние двух систем».
Ну а во-вторых, «метропольский» разгром демонстрировал: так называемая «литература нравственного сопротивления» стала делом не только ведомых диссидентов, но и советских писателей. Интерес к ней рос, потому актуализовалась идея полного издания романа «Жизнь и судьба».
Да, его с 1975 года трижды анонсировали, печатались главы, вот только до книжного издания дело не доходило. Как отмечалось выше, издатели были осторожны: хронологические совпадения публикаций в эмигрантских журналах выглядели слишком уж странно. Если точнее, подозрительно. Тут подразумевалась очередная интрига против автора строжайше запрещенной в СССР книги — «Архипелаг ГУЛаг». Однако с тех пор ситуация изменилась кардинально. Солженицын и так признан классиком мировой литературы, ну а гроссмановский роман — кто бы раньше ни посылал рукописи за границу — еще один сильный аргумент в пресловутом «идеологическом противостоянии двух систем».
Войнович опять рискнул, вновь отыскав способ отправить фотокопии рукописи за границу. И выиграл. Это было началом уже нового этапа в истории романа «Жизнь и судьба».