Он был опубликован в 1971 году. Журнал «Грани» поместил в восемьдесят первом номере пространную статью А. П. Столыпина «Ошибочная историческая концепция В. Гроссмана»[153].
Начал критик все же с похвалы. Однако лишь за правдоподобие хвалил: «При чтении этого замечательного повествования хотелось бы только поражаться глубине и точности зарисовок. И не только картинам концлагерной жизни или описаниям вымиравшего в годы голода крестьянства. Автор с необычайной прозорливостью указал на Ленина как на источник зла, на создателя тоталитарного строя».
Все прочее, согласно критику, вообще не интересно. Он и подчеркнул: «На этом безоговорочном признании достоинств книги хотелось бы поставить точку. Но в книге содержится и другое».
Что за «другое» — пояснялось. Возмутил критика гроссмановский анализ ряда периодов отечественной истории. А главное — оценка российских мессианских концепций: «И вот наряду с подавлением человека князем, помещиком, государем и государством — пророки России сознавали невиданную западным миром чистоту, глубину, ясность, Христову силу души русского человека. Ей, русской душе, и пророчили пророки великое и светлое будущее. Они сходились на том, что в душе русских идея христианства воплощена в безгосударственной, аскетической, византийской, антизападной форме, и что силы, присущие русской народной душе, выразят себя в мощном воздействии на европейские народы, очистят, преобразуют, осветят в духе братства жизнь западного мира, и что западный мир доверчиво и радостно пойдет за русским всечеловеком. Эти пророчества сильнейших умов и сердец России объединялись одной общей им роковой чертой. Все они видели силу русской души, прозревали ее значение для мира, но не видели они, что особенности русской души рождены несвободой, что русская душа — тысячелетняя раба. Что даст миру тысячелетняя раба, пусть и ставшая всесильной?»[154].
Такое осмысление, утверждал критик, принципиально неприемлемо. А потому уподобил Гроссмана «великому нытику Некрасову».
Да, в поэмах Некрасова можно найти рассуждения о рабском характере некоторых крестьян. Но критик инкриминировал Гроссману попытку, хоть и неосознанную, обосновать уместность советского режима: «Если Россия — вечная раба и ни к чему иному, чем к рабскому состоянию, не приспособлена, то, может быть, и никакой строй, чем тоталитарный, в нашей стране невозможен?».
Правда, критик несколько умерил агрессию. Допустил, что автору повести образования не хватило: «В советских условиях многие источники познания нашего исторического прошлого были, разумеется, для Гроссмана недоступны. Он читал, что мог, думал о причинах обрушившейся на Россию небывалой катастрофы — в трагическом одиночестве. Все это вырвалось на страницы его книги бурным и порою противоречивым потоком».