О Солженицыне упоминаний нет вообще. Заканчивалась статья, как начиналась, — констатацией победы: «И пусть бдительные сторожа архивных камер все еще держат за семью замками кипу изъятых бумаг Гроссмана, — роман его уже вне их власти. Он вырвался на волю».
Вновь о Гроссмане в 1981 году напомнил Эткинд. Статью его — «Советские табу» — опубликовал в девятом номере парижский журнал «Синтаксис»[158].
Эткинд рассуждал о запретах в советской литературе. Как правило, не нарушаемых, благодаря стараниям цензуры.
Имелись в виду не эпизодические цензурные запреты, а система табуирования. Смысл ее, по Эткинду, «можно формулировать так: то, чего мы видеть не хотим, не существует. То, чего мы не признали официально, — призрак, фантом, небытие. То, чего мы не называем, утрачивает реальность».
В шутке Эткинда велика доля правды. Тезисы он аргументировал: «В советском обществе господствует магия. Одним из главных магических законов является закон неназывания. Ибо стоит назвать черта — он тут как тут. Фаусту, чтобы вызвать Мефистофеля, достаточно было произнести заклинание. Чтобы сатана не появлялся, достаточно запретить произнесение его имени. Одно из главных табу, установленных издавна в советском государстве, — табу на имена. Запрет на сатанинское имя Троцкого распространился на всех Троцких…».
То, о чем рассуждал Эткинд, было хорошо знакомо читателям-эмигрантам. К примеру, многие заметили, что в советских энциклопедиях, выпускавшихся с 1930-х годов, можно найти статью «Троцкизм», а вот о самом Троцком — нет.
Случай, кстати, отнюдь не единичный. Табуированными оказались также имена литераторов, сравнительно недавно эмигрировавших из СССР. Эткинд указал, что о «Викторе Некрасове в 5 томе КЛЭ имеется большая статья А. Нинова с портретом и обширной библиографией; то было в 1968 году. Но 10 лет спустя вышел дополнительный том КЛЭ, 9-ый, где имеется алфавитный указатель ко всем томам; в указателе В. П. Некрасов просто не существует, — его однофамильцы сохранились, сам он испарился».
К «советским табу», согласно Эткинду, относились запреты на упоминания явлений иррациональных, минимизировалась и религиозная тематика. Запрещалось также упоминать нарушения считавшихся общепринятыми норм поведения, когда речь идет о каких-либо отечественных знаменитостях. Вне осмысления, даже и научного, оставалась ненормативная лексика. Напрочь исключались критические суждения по адресу «классиков марксизма-ленинизма», аналогично и лидеров партии, да и государственной символики. Табуировались описания физиологического характера. И наконец, словно и не было социальных конфликтов.