Гинзбург подчеркнула, что ей всего более важен факт издания дополненной книги. Остальным можно и пренебречь: «Поэтому я и решила больше ничего не переделывать. Даже в отношении стилистической правки. Пусть останется все так, как сказалось, потому что даже погрешности стиля отражают то особое состояние души, в котором все это писалось».
Согласно послесловию, Гинзбург приступила к работе в 1959 году. Не прошло и трех лет, как первая редакция была завершена. Оставалась главная проблема — цензурные препятствия. Но после XX съезда партии возникла иллюзия, что ситуация изменилась: «Теперь я работала регулярно по многу часов, не ленясь сидеть за машинкой после утомительного редакционного дня. Теперь мне светила вполне определенная цель — предложить эту рукопись толстым журналам. Может быть, „Юности“, где я уже печатала свои очерки? Или — чем черт не шутит? — даже „Новому миру“, где уже появился к тому времени „Иван Денисович“?».
Солженицынская повесть — своего рода символ «оттепели». Но Гинзбург отметила: «Увы, вместе с надеждами на публикацию народился в моей душе и внутренний редактор, зудивший меня на каждом абзаце своим обычным — „этого цензура не пропустит“. И я начала искать более обтекаемые формулировки, нередко портила удавшиеся места, утешая себя тем, что, мол, подумаешь, одна фраза — не такая уж большая жертва за право быть напечатанной, дойти наконец до людей».
Последствия такого рода цензуры были осознаны позже. И Гинзбург констатировала: «Все это очень отразилось на первой и начале второй частей „Крутого маршрута“».
Надо полагать, «внутреннего цензора» удалось победить в ходе подготовки к публикации второй части. Наконец, обе были завершены.
Гинзбург, по ее словам, обратилась в «Новый мир» и «Юность», ну а далее уже не контролировала ситуацию: «Как только рукопись попала в редакции двух популярнейших толстых журналов, началось пятилетнее плавание ее по бурным волнам самиздата. Рукопись, с которой снимались десятки, а может, и сотни копий, с фантастической быстротой размножалась и переходила границы Москвы. Когда я начала получать читательские отзывы из Ленинграда и Красноярска, из Саратова и Одессы, я поняла, что совершенно утратила контроль за удивительной жизнью моей ненапечатанной книги».
Вскоре, по словам Гинзбург, ей сообщили о своих впечатлениях и писатели. Среди них — Эренбург, Каверин, Паустовский, Чуковский, Солженицын. Были не только письма, «дарили также авторские экземпляры книг с трогательными автографами».
Известность ширилась. Гинзбург сообщила: «Между тем, пока я работала над окончанием книги, первая часть распространялась самиздатом во все возрастающей геометрической прогрессии. Один ленинградский профессор — специалист по истории русской бесцензурной печати — сказал мне, что, по его мнению, по впечатлению его наметанного глаза, моя книга побила рекорд по самиздатовскому тиражу не только нашего времени, но и девятнадцатого века».