Последней одой Ломоносова, которую Штелин мог пересылать Воронцову, была – не считая перевода из Руссо – «Ода… на преславныя… победы, одержанныя над королем прусским нынешняго 1759 года». С обстоятельствами Семилетней войны соотносился и двойной перевод оды «К счастью».
Поэзия Руссо послужила материалом для прославившегося по всей Европе литературного жеста Фридриха II, подчеркивавшего политическую значимость концепта национальной литературы. В 1757 г. в оккупированном Лейпциге Фридрих призвал к себе Готшеда, авторитетнейшего немецкого критика и писателя, беседовал с ним о «науках» и поручил ему перевести строфу из любовной оды Руссо в подтверждение достоинств еще недостаточно обработанного немецкого языка. Кроме того, Фридрих адресовал Готшеду лестное послание, заканчивавшееся стихами:
Ajoute par les Chants, que ta Muse prépare,
Au Lauriers des Vainqueurs, dont le Germain se pare,
Les plus beaux Lauriers d’Apollon.
[Пусть песни, которые составит твоя муза,
Присоединят к лаврам завоевателей, украшающими германца,
Прекраснейшие лавры Аполлона.]
Этот эпизод, выказывавший необычайное для коронованной особы уважение к словесности и литераторам, был растиражирован в европейской печати (см.: Friedrich 1985, 23–40; Rieck 1966). Сам Готшед сообщал о нем в письмах к немецким ученым Петербурга и Москвы; профессор Московского университета Рейхель трижды перевел стихи Фридриха на немецкий язык (см.: Lehmann 1966, 100, 112, 131–135). В своем журнале Готшед призывал немецких сочинителей состязаться в переводах той же оды Руссо и по случаю упоминал немецкое переложение оды «К счастью» (см.: Gottsched 1758, 38–43).
Состязание Ломоносова и Сумарокова в переводе оды «К счастью», осуществленное по желанию Шувалова, могло задумываться как ответ Фридриху и в любом случае имело свойство политико-патриотического жеста. Как указывают комментаторы Ломоносова, «выбор именно данной оды Жана Батиста Руссо объяснялся, должно быть, тем, что эта ода, бичевавшая удачливых завоевателей, которые добывают себе славу ценой жестокого кровопролития, приобретала актуальность в период Семилетней войны, когда виновник ее, прусский король Фридрих II, заливая кровью центральную Европу и разоряя свои и чужие земли, создавал себе таким способом громкую репутацию непобедимого полководца» (Ломоносов, VIII, 1099). Действительно, Фридрих, в своих интересах расшатывавший сложное равновесие сил в Европе, дважды начинал войну с вторжения в чужие земли: в Силезию в 1740 г. и в Саксонию в 1756 г. Его противники имели повод объявить его нарушителем всеобщего мира; в манифесте, извещавшем о вступлении России в Семилетнюю войну, осуждался «к войне и к неправедным завоеваниям жаждущий <…> нрав» прусского короля, которому «к начатию войны и похищению чужих земель довольно <…> единаго хотения» (ПСЗ XIV, 787; см. также: Borié 1761/1996; Schulze Wessel 1996, 51; Externbrink 2006, 179–182). Шувалов в начале войны писал, что «король Прусской приобретением себе Силезии, умножением своей армии, а особливо по неспокойному, вероломному и предприимчивому своему ндраву, возбудил <…> своих соседей» (Шувалов 1867, 67–68). В сходной фразеологии выдержана ода Руссо (цитируем перевод Ломоносова):