Сборник Тредиаковского тоже мог претендовать на роль «классической книги» благодаря авторитету представленных там иноземных «творцов»: не только Буало и Горация, но и Б. Фонтенеля, Фенелона, Барклая, Эзопа, не говоря уже о библейских пророках.
Литературный облик Буало определялся взаимопроникновением эстетической и этической нормы. В «Поэтическом искусстве» он, по словам И. Клейна, «раскрывает свою концепцию идеального поэта, образ которого совмещает представления о вдохновенном музами, прирожденном стихотворце и обходительном светском человеке – honnête homme» (Клейн 2005а, 332). В переводе Тредиаковского читаем:
Мало то, чтоб в книге только всеприятным быть,
Знать поступки должно и еще ж бы добрым слыть.
(Тредиаковский 2009, 48)
Сен-Марк среди прочих материалов перепечатал некролог сатирику, обнажавший параллель между литературной правкой и личным усовершенствованием:
<…> travaillant sans cesse à rendre sa vie encore plus pure que ses Ecrits, il fit voir que l’amour du vray, conduit par la Raison, ne fait pas moins l’homme de bien que l’excellent Poète.
[<…> трудясь без устали над тем, чтобы сделать свою жизнь еще чище своих сочинений, он являл на своем примере, что любовь к истине, ведомая разумом, творит достойного человека не менее, чем превосходного поэта.] (Boileau 1747, XXXII)
Идея о спасительном действии «разума» и «наук», лежавшая в основе практической философии дворянских учебников, распространялась и на литературную сферу. Предисловие к «Сочинениям и переводам» завершается следующей максимой:
<…> во всяком роде писаний, равно как в нравоучительной науке, погрешения, исправленные и признанные искренно и необиновенно, от всех предаются забвению или, лучше, нет их самих, и следов уже не находится (Тредиаковский 2009, 17).
Хрестоматийное предписание Буало: «<…> уму в покорстве правьте хульное тотчас» (Там же, 46) – в двухтомнике Тредиаковского резонирует с положениями нравоучительного «Слова о терпении и нетерпеливости»:
Человек, коль ни мало употребляет в действие свой внутренний свет к познанию самого себя, однако усматривает слабости и пороки, которыми он наполнен. Сия есть причина, что немедленно человеческий разум ищет способа, как бы оные исправить, имея с природы к совершенству желание, оставшееся в нем от древния великости, коею он почтен был <…> (Там же, 231).
Соположение этики и эстетики было свойственно, как хорошо известно исследователям Горация, и его «Науке поэзии», укоренявшей литературные наставления в социальном самосознании аристократии (см.: Becker 1963, 67–78; Oliensis 1998, 198–211). Трактат Горация адресовался Пизонам, представителям знатного римского рода, и стилистические рекомендации поэта исходили из принципа сословной иерархии: