Назидательная словесность способствовала утверждению культурных норм такого рода, а художественный инструментарий классической сатиры позволял инсценировать новые модели дворянского поведения, требовавшие предпочитать картам «науки». В сатире Каница «О стихотворстве», которую полностью приводит Готшед, поэтические досуги противопоставлены игре в кости:
<…> soll ich schon den Zeitvertreib verschwören,
Dadurch ich bin gewohnt die Grillen abzukehren,
Der mir in Sicherheit, bisher die Stunden kürzt?
Anstatt, daß mancher sich aus Lust, in Unlust stürzt,
Der, weil ein schwarzer Punkt im Würfeln ausgeblieben,
Zuletzt aus dem Besitz der Güter wird getrieben.
[Должен ли я отказаться от времяпрепровождения,
Коим привык отвращать горести,
Кое в безопасности сокращает мне часы?
Вместо того чтобы уподобляться иным, кто ради
удовольствия бросается в беду,
Кто, раз не хватило черной точки в костях,
Лишается наконец имения.]
(Gottsched 1973, II, 196)
Дистанцируясь от своих отрицательных персонажей и их прототипов, сатирик инкорпорировал сочинительство в общественную норму и тем самым утверждал его социальный престиж. Каниц, «немецкий Буало» и потомственный аристократ, в свое время занимал высокие посты при прусском дворе. Он был одним из основателей придворной поэтической школы («немецкой школы разума»), влияние которой на русскую поэзию 1730–1740‐х гг. столь энергично описал Л. В. Пумпянский (1937; 1983). Жизнеописание, предпосланное посмертному собранию стихотворений Каница, открывалось эпиграфом из Горация и словами: «Es ist nichts ungewöhnliches, die Staats– und Dicht-Kunst, in einem grossen Manne, glücklich vereiniget zu sehen» ([Нет ничего необыкновенного в том, что великий муж счастливо сочетает искусство в политике и стихотворстве] – Canitz 1727, LXXXV).
Тот факт, что проблематику сатиры определяли императивы политического поведения, объясняет, почему предложенная Сумарокова жанровая модель нашла отзыв у русской придворной публики. В начале 1750‐х гг. из-под пера молодых поэтов вышла целая серия рукописных дидактических и сатирических стихотворений, разрабатывавших топику и стилистику «Двух эпистол». Первой среди них была «Сатира на петиметра» И. П. Елагина (1753), противопоставлявшая литературные занятия автора забавам щеголя (о ее преемственности по отношению к «Двум эпистолам» см.: Клейн 2005а, 309–312). Этот ряд продолжался анонимным посланием к Н. А. Бекетову, которое современные публикаторы предположительно приписывают преподавателю Сухопутного шляхетного корпуса Н. Е. Муравьеву. Ее автор провозглашал: «<…> велик наш Сумароков!» – и, воспроизводя темы «Двух эпистол», защищал любительское сочинительство своего круга: