Над домом Козмы еще вился легкий дымок. Вернее сказать, это был уже не дом, а лишь то, что от него осталось: полуобгоревшие развалины.
Стены дома были из плетня, обмазанного глиной, и взрывом бомбы их разметало по сторонам.
На самом верху развалин виднелись обломки бревен, перебитые стропила и обросшая мохом дранка, которая не горела, а лишь слабо тлела. Моросил мелкий холодный дождь, прибивая пепел.
Я с грустью смотрел на развалины дома. Еще два часа назад это было человеческое жилище. Кров… В его стенах сохранялось тепло. Пахло жилым духом, чуть слышно потрескивала старая мебель. Кухонный стол был застлан пестрой чистой скатертью. На шкафу рядком лежала айва… Что может сделать одна-единственная бомба…
Кругом ни живой души. Да и что здесь делать человеку, если вокруг пусто?
Недавно на телеге увезли трупы двух стариков — хозяев дома. На чем же еще повезешь, когда похоронных дрожек нет и в помине? В них попала мина и разнесла их в щепы. С того дня могильщик топит свою печку обломками дрожек, все еще пахнущими краской, которой они были выкрашены. Возчика с трудом удалось уговорить дать для этой цели телегу. Оно и не удивительно: кому охота самому тащить повозку? Единственную лошадь еще на прошлой неделе забрали гитлеровцы, объявив бедное животное военным тяглом. Реквизировали, чтобы лошадка выручила их из беды… А в качестве задатка влепили возчику добрую оплеуху, чтобы он зря не шумел.
Хорошенькое дело: у тебя отбирают единственную лошадь, а ты не смей и шума поднимать!
С тех пор возчик очень боялся за оставшихся в живых: как бы и их не пришлось так же вот везти…
Лицо у мертвого Давида Козмы было синим. Голова упала на грудь, спина согнулась, будто у него позвоночника вовсе и не было.
Старик работал в сельской управе, убирал помещение и вообще был у нотариуса на посылках. При жизни бедняге столько приходилось гнуть спину, что он не смог выпрямиться даже в свой смертный час.
Старушку Козмане просто придавило обломками дома. Говорили, что у нее и лица-то не осталось. Когда ее положили на повозку, то всю голову накрыли платком.
Козмане была тихой, всего боящейся старушкой. Когда она шла по улице, то уступала дорогу каждому, кто шел ей навстречу, даже если это был ребенок. В глазах у нее постоянно жила тревога — как бы на кого не натолкнуться.