Мы переглянулись, и он улыбнулся.
– Вижу, хватило с тебя на сегодня моих родителей. С меня уж точно.
Я возразила: нет, что ты, было очень интересно. Дэниэл чуть заметно кивнул, словно решил, что я так отвечаю из вежливости. Было что-то такое в его жесте, да и в голосе… трудно описать… пожалуй, самое подходящее слово – вялость. Пустота. Как будто наш разговор ничего для него не значит – будто ему все равно.
Это было до того не похоже на Дэниэла, что я убедилась окончательно: приглашение он видел. А заодно сделала для себя два открытия. Во-первых, он очень уязвлен, что я его не пригласила, сильнее даже, чем я опасалась. Решил, что я не вижу с ним будущего. На самом-то деле он ошибается, но печально, что он так подумал. Во-вторых, мы с ним очутились на перепутье и, стоит взять неверный курс, разойдемся, как корабли в тумане. Я не верила всерьез, что до такого дойдет. Надеялась, что, вопреки его словам, все у нас будет как раньше.
Дэниэл свернул на разбитый асфальт перед парковкой возле моего дома, остановил машину у подъезда, выключил мотор. Пока мы сидели молча, я пыталась смириться с мыслью, что надо выбирать сейчас, дальше тянуть некуда, а выбора на самом деле у меня и нет. За этот год Дэниэл незаметно стал для меня всем.
Я сказала:
– Ты знаешь, что в апреле конференция в Монреале?
– По загрязнению окружающей среды?
– Не смогу я поехать, планы изменились. У племянника день рождения, восемнадцать лет, нельзя пропустить семейное торжество. Я только вчера узнала.
– А-а, – отозвался Дэниэл. – Понял. Ну, можно попросить материалы, если что-то заинтересует.
Сквозь щели в салон просачивался холод, тонкими коварными струйками. Дэниэл включил двигатель и печку, прогрел машину.
Я продолжала:
– Мне сказали: если хочешь, приезжай не одна. Я собиралась тебя позвать, но потом подумала: все выходные будут одни воспоминания. Ты там, наверное, со скуки умрешь.
Дэниэл смотрел в окно, стекло затуманивалось на глазах.
– Я был бы счастлив.
– Что, правда? – переспросила я, прекрасно зная, что он был бы счастлив.
Дэниэл повернулся, посмотрел на меня, все еще сжимая руль. На лице его читалось облегчение, хоть он и старался не показать виду.
– Да, – сказал он, – правда. С радостью поеду.
Я не понимала, что со мной творится, в душе клубилась гремучая смесь чувств – облегчение, отчаяние, растерянность. Я и рада бы рассказать ему правду – сбросить с души груз, объяснить, почему не хотела его звать. Но как объяснить то, чего сама не понимаешь?
В тот тяжелый год зима, пожалуй, выдалась для Мэтта одной из худших. Не самой худшей, та была впереди, а одной из худших. Мне Мэтт всегда казался намного старше Люка – он яснее видел трудности, точнее оценивал, насколько те преодолимы. Характер у него в целом был легкий, но он не умел забывать о невзгодах, ждать, что все пройдет само собой. Если перед ним вставала задача, Мэтт бился над ней, пока не найдет решение. В учебе ему это помогало, но то, с чем столкнулись мы в ту зиму, было ему не по силам. И все отравляло чувство вины из-за того, что Люк упустил свой шанс, а он, Мэтт, продолжает учиться. И скоро он будет далеко от нас с нашими бедами – тем тяжелее груз вины.