– Я знаю, где она прячется. В часовне, – заявила Дина.
– Знаешь, так зови на подмогу.
Люба снова перекрестилась и зашептала:
– Если он хозяина не жалеет, которому столько лет служит, то об нас и речи нет. Не помилосердствует. Свидетели-то ему зачем? Разбойник он настоящий.
Дина присела на корточки и посмотрела сначала на Любу, потом на котелок. Есть хотелось страшно, но мешали тревожные мысли. В лесу становилось все темней и прохладней. Ей вспомнились недавние скитанья по деревням, разрушенный дом Колюни, проваленная кровать Семена, спичечная коробка Марины на кладбище... Стало жалко роскошного замка с розовой ванной, новеньких лаковых туфель. Дина тяжело вздохнула:
– А ночевать где будем? Тут что ли?
– Дитя совсем несмышленое, – покачала головой Люба. – Смерть рядом ходит, а ты «спать». Душегуб поблизости. Никого он не пожалеет, злодей этот... – Повариха подняла голову, закатила глаза и начала тихонько подвывать: «Господи Боже, спаси и сохрани нас несчастных и сирых, не дай злодею надругаться над малым дитятком и безвинными людьми...»
Дине стало не по себе от вида закачавшейся женщины. «С ума сошла...» – подумалось ей. Она встала, топнула ногой и уже сердито спросила:
– Спать где будем? На земле что ли?
Люба не обратила на ее слова никакого внимания, а все упорней качалась и подвывала. Миша опасливо покосился на нее и покрутил пальцем у виска.
– В землянка, – успокоил он Дину. – Близко тут есть для охота.
– А он и землянку ту найдет! – запричитала Люба. – Он все знает лучше хозяина. Нет такого места, чтоб он его не знал!
– Ты, Люба, тихо молчи, – укорил женщину таджик. – А то услышит еще. Пошли. Ночлег идти надо.
Он почти неслышно закидал костер, прихватил горячий котелок, взял Дину за руку, и они молча вошли в темную чащобу. Люба плелась следом и, не обращая вниманья на шиканья таджика, тихо причитала. Дина морщилась: Мишина рука казалась грубой, как наждак, но она все равно держалась за нее крепко, боясь оступиться в полной темноте. Шурка брела впереди, едва заметным светлым пятном то появляясь, то исчезая из виду. Дине было страшно. То ухала птица, то хрустел под ногой сучок, и каждый звук отдавался, как в колокол в голове. Рука ее вздрагивала, а Миша в ответ сжимал ее все больней и крепче.
Дине стало себя жалко. Такую маленькую, такую красивую девочку тащат ночью по лесу, чтобы поселить в землянке. Новые туфли испортятся, платье запачкается, и вид опять станет такой, чтоб жалостно играть на цыганской скрипке. А где эта скрипка, интересно? Осталась в доме Василия, а цыганский мальчишка, наверное, ее потерял и злится. И вообще, время идет, а спасенья нет. Так ведь можно и состариться, пока лазаешь по чащобам и живешь по деревням. Наверное, морщины скоро полезут от трудностей жизни.