И все же! Прошло почти 50 лет, то были годы, потрясшие мир до самого его основания. И потому попытка объявить все без исключения произведения Вагнера в равной мере вечными наталкивается на все более явное сопротивление. Несколько слов, сказанные мною в «Мифе» с намерением указать на это обстоятельство, вызвали недовольство публики – однако я прихожу к выводу, что эти несколько слов являются лишь одной из форм выражения ощущений более общих.
Вся переписка пронизана заботой о «Тангейзере»[459] и любовью к нему. Мы вновь слушали оперу в Веймаре по случаю 10–летия съезда партии 1926 г. Обычно я всегда уходил после 2–го акта; на сей раз все остались до окончания представления. Ощущение после: сопереживать происходящему на сцене более невозможно! Я заметил: «Всякая попытка дать [происходящему на сцене] исключительно художественную трактовку оказывается нежизнеспособна, этика этого произведения, столь мощная, чужда нам настолько, что диссонанс становится прямо – таки вопиющим». Абсолютность контрастов вызывает сегодня не ощущение драматизма, но театральности и несоответствия действительности. Выпустивший зеленые листья кривой посох – чудо[460], но в наши дни оно производит гнетущее впечатление. Раскаяние рыцаря Тангейзера, его повествование о Риме не трогают нас. Все это стало ныне столь заметным, что чудодейственный по сути 2–й акт не в силах перевесить прочие недостатки.
Я говорю себе: справедливо ли требовать даже от самого большого гения незыблемости всего того, что ему довелось создать? Вечны ли все творения Гёте или Шиллера? Шопенгауэра[461]?
Я не могу сделать исключение и для Вагнера. Байрейт проявил бы мудрость, признав это, однако госпожа Винифред[462], которая позволила себе встать на путь ереси, нажила врагов в лице семьи В[агнеров]. Двери виллы Ванфрид[463] для нее закрыты. (То есть Даниэла. Ева[464] тоже?) Уже некоторое время тому назад ко мне из Байрейта поступали жалобы: почему Ницше выдвигают сегодня на передний план – не удар ли это по Вагнеру?
Такого рода недовольство можно обнаружить и в упомянутой мною переписке. Козима В[агнер] называет Н[ицше] «то ли монстром, то ли умалишенным». Ч[емберлен] незамедлительно обнаруживает в Н[ицше] патологическое. Что до Г[енриха] ф[он] Штейна[465], то Ч[емберлен] считает, что одно решение последнего «взять на себя воспитание Зигфрида» «имеет важность большую, нежели все труды Н[ицше] вместе взятые». Интересно, что 9.III.1901 (!) Ч[емберлен] пишет Козиме: «Должен вам признаться, что с Н[ицше] я совершенно не знаком». Ясно, что Ч[емберлен] воспринимал всякого противника Вагнера как своего личного врага. Великолепное свидетельство непоколебимой верности представителя свиты [своему кумиру], но это ясно показывает, что и великие пребывают во власти эпохи. В прошлом В[агнер] как художник победил Н[ицше]. Он собрал вокруг себя наиболее развитых людей тогдашней индустриальной эпохи, аудитория, на которую, в свою очередь, рассчитывал и Н[ицше]. Это обстоятельство, а не только головные боли, привело Н[ицше] в состояние отчаяния. Спровоцировало ожесточение и послужило поводом для несправедливых нападок. Против всех. В наши дни немецкий дух, достигнув новой ступени развития, восстанавливает справедливость. Н[ицше] не капитулировал, и поэтому понятно, что такие фигуры, как Тангейзер и Парцифаль, должны были быть ему не по душе. «И ты, и ты, побежденный»