Мысли Малова перебил тревожный доклад Разгулина:
— Командир, танки! Идут на мост... с пехотой!
Младший лейтенант приник к смотровой щели. Действительно, из леса на равнину выкатилась одна стальная коробка, вторая... Ого, пять танков! И автоматчиков за ними — не меньше роты.
Вот оно — главное, начинается!
— «Сосна», я «Чайка», видишь коробочки? — запросил Кондрашина Малов.
— Вижу, — коротко ответил тот.
— Не горячись, подпускай ближе.
Вражеские танки шли неспешно, не отрываясь от пехоты. Огня не вели. Зато артбатареи буквально ошалели.
И Малов понимал тактику врага: гонять, гонять советские тридцатьчетверки по береговой кромке, не давать им возможности даже на короткую остановку.
Но — хитрость на хитрость. Вот этого-то фашисты явно не ожидают. И Малов командует своему механику-водителю:
— Дима, разворот! Идем с фрицами на сближение! — И уже по внешней связи: — «Сосна», делай, как я!
Да, гитлеровцы действительно не ожидали подобного. Советские тридцатьчетверки не мечутся по берегу, а на высокой скорости вырвались из огненной полосы и идут на сближение! Это же против логики!
Батареи, не успев сменить прицел, выбросили еще с десяток снарядов по пустому месту и ... смолкли. Ведь теперь можно угодить и по своим. Именно это и учитывал Малов, решаясь на столь дерзкий маневр. По его команде Еремин тут же взял на себя оба рычага управления. Тридцатьчетверка замерла. Грянул выстрел. Фашистский танк вздрогнул и стал, раскуриваясь чадным дымом. Его сосед начал было разворачивать угловатую башню, да не успел. Страшной силы взрыв приподнял и скинул эту башню в сторону. Снаряд, выпущенный танком Кондрашина, попал, видимо, в боеукладку.
— Отходим! — крикнул Еремину Малов. Он отыскал глазами машину Кондрашина и передал:
— «Сосна», следи за мной. Сейчас отходим, но затем — новый разворот и повторим. Как понял, прием...
Но что такое? Тридцатьчетверка Кондрашина стала. Подбита? Вроде не дымит. Что со связью?
— «Сосна», «Сосна»! Я «Чайка». Иван! Ты слышишь меня, тезка? — с тревогой позвал Малов.— Ты слышишь меня?!
«Сосна» молчала...
* * *
Кондрашин с трудом открыл глаза. Голова раскалывалась от шума. Поднял руку, чтобы потрогать шею. И вновь потерял сознание.
Вторично очнулся от чьего-то голоса, звавшего:
— Командир! Товарищ старший лейтенант! Да откройте же глаза! Вы живы?
— Кажется, жив...
Совсем рядом увидел лицо склонившегося над ним младшего сержанта Снегирева.
— Кажется, меня контузило, — еле шевеля непослушными губами, сказал Кондрашин. Спросил: — Не горим?
— Вроде, нет, — ответил Снегирев. Потянул носом воздух. — Не пахнет...