Поэтому она охотно принимает приглашение в Кенигсберг от главврача тамошней медицинской терапевтической клиники. Профессор Отто Брунс хочет, чтобы она в течение полугода прочитала врачам его клиники насыщенный лекционный курс по психоанализу и руководила бы их практической работой с больными.
Это было серьёзное признание её опыта, знаний и мастерства. И Брунс, безусловно, польстил ей, когда, жалуясь на многолетнее скверное состояние врачебного ухода в своей больнице, где до сих пор руководствовались традиционными методами и медикаментами, произнёс:
«Вы просто обязаны мне помочь в реорганизации клиники. Мои ассистенты вместе со мной исполнены этим желанием и с воодушевлением ожидают Вас».
Лу был обещан соответствующий гонорар. Это был полугодичный изматывающий труд с пятью врачами и многими тяжелобольными, с подробнейшим лекционным потоком, но реформа марки практически свела на нет её гонорар. За один миллион марок в банкнотах давали одну новую марку. Лу оставалось утешаться только тем, что её усилиями была создана новая психоаналитическая клиника.
Она возвращается в Геттинген, где её усталости и болезням (из-за перенесённого гриппа она частично потеряла свои чудесные волосы и какое-то время должна была скрывать причёску под вязаным чепцом) противостоят две неизменные радости общение с Фрейдом и Рильке.
Её ждут присланные Райнером «Сонеты к Орфею» и «Дуинские элегии». 16 марта 1924 года она пишет ему:
«Милый Райнер, по истечении полугода я снова дома, в комнате, центр которой — твои две книги, завершённые, присланные, вплоть до голубых обложек полные воспоминаний. Я погружаюсь в них, и на смену нервной спешке — будто янтарь отдыхает в текущей воде».
Фрейду она рассказывает о тишине геттингенской жизни и о новой близости с Андреасом. Оба вдруг открыли, сколько им нужно рассказать друг другу, на что раньше никогда не хватало времени. Это открытие расстрогало и обрадовало Фрейда: «…так долговечно только подлинное».
Лу шутит, что вопреки старости становится всё более подверженной маленьким женским слабостям. Получив от Фрейда неожиданные пятьдесят долларов в октябре 1924-го, тяжелейшего для Андреасов в финансовом отношении года, она мчится за своими вылинявшими мехами к ганноверскому меховщику. Фрейду же пишет:
«Если снова буду в них красоваться — мне не хватало каждую зиму их лёгкого тепла — Вы виноваты в такой расточительности. Благодарю от всего сердца, что Вы предоставили мне повод для искушения. Хоть это и аморально, наибольшую радость мне всегда приносят мои грехи».