Ну а при спокойном море поставить два судна борт о борт, чтобы дать возможность матросам с «Лебедя», таща раненых, перебраться на «Жемчужину», было значительно проще. Опустевший «Лебедь» держался на плаву еще несколько часов, медленно погружаясь, — пока не осел настолько, чтобы вода наконец хлынула в пробоины правого борта.
На юте пиратского судна командующий ямайской эскадрой угрюмо стоял у перил, глядя в воду, сомкнувшуюся над мачтами его судна. Вода, лазурная и прозрачная, как небо, искрилась под солнцем.
Свобода передвижения обернулась для командора неожиданной стороной. Никто из пиратов не страдал ни глухотой, ни слабоумием, а в капитанской каюте прошлой ночью было, судя по всему, не сказать чтобы тихо, — и даже, как с содроганием начинал понимать Норрингтон, совсем не тихо. А тут еще штиль — скука и безделье для команды.
Командору порывались пожать руку. Его спрашивали, как прошла первая брачная ночь и желали удачи в следующую. Его благодарили за то, что капитан нынче добрый, и настоятельно советовали пойти выспаться: смотри, сэр, задрыхнешь ночью, так капитан завтра будет злой, прояви сочувствие к тяжелой доле матросов. Идите-идите, командор, у вас ночная вахта. Глядите, братцы, да он зеленый, аж качается!.. Да-а, наш капитан спуску не даст… что значит — жеребца заездит? Ты почем знаешь про жеребца? Жеребцов не возим! Как не возим, вон стоит!
Уши командора пылали. Он пытался игнорировать хамские взгляды и выпады, но на корабле не то что скрыться — отвернуться было некуда. Один из пиратов оказался немым, но и тот, скаля почерневшие зубы, хлопнул его по плечу — выразительно причмокнул, упершись взглядом командору ниже талии, — ткнув большим пальцем в сторону торчащего на мостике Воробья, подмигнул, ухмыльнувшись во весь рот.
…Бой склянок застал Норрингтона у дверей капитанской каюты. На втором и последнем ударе колокола он протянул руку и взялся за дверную ручку, — и тут за дверью голос Гиббса пробасил:
— …Бог мой, Джек… Спать лучше с женщинами.
Разумеется, никогда в обычной ситуации командор не опустился бы до того, чтобы подслушивать под дверью. Но уж тут…
— Это дело вкуса, — легко отозвался голос Воробья. — Все на свете — дело вкуса.
— Но Норрингтон!.. — в голосе Гиббса прозвучал суеверный ужас. — Это настоящее безумие, Джек!
— Оно того стоило.
Командора передернуло. Целесообразность в компании с низменным любопытством скрутили мораль узлом и заткнули ей рот кляпом, и командор пал еще ниже: он заглянул в замочную скважину.
Воробей в распахнутой рубахе сидел в койке, свесив босую ногу, — сморщив нос, встряхнул головой, отбрасывая назад волосы; Гиббс за столом выколачивал трубку. Командор видел обоих сразу, и опухшая красная рожа с всклокоченными седыми бакенбардами смотрелась несуразным контрастом с точеным лицом капитана.