Впрочем, самым ужасным оскорблением для пиратов стала попытка взять их на абордаж. Со стуком упали абордажные крючья, впились в доски; корабли стукнулись бортами, и на палубу «Жемчужины» ринулись солдаты. Началась свалка. Пираты пытались оттолкнуть вражеское судно «пожарными» (предназначенными для защиты от брандеров) бревнами с железными вилками на концах, но испанцы лезли прямо по ним.
— Лови! — крикнул Воробей, бросая одному из солдат, как раз занесшему ногу, чтобы ступить на палубу «Жемчужины», бутылку, — тот машинально взмахнул руками, с совершенно ошарашенным лицом поймал, — и, не удержав равновесия, свалился в воду, опрокинув вдобавок еще двоих, пробиравшихся следом.
Выбора у командора не осталось. К тому же, будем честны, — он испугался (будем и справедливы, — не за себя). Только теперь ему пришло в голову, что испанцам может быть известна бурная биография «Черной жемчужины», — а если так, в случае их победы шансов выжить не останется ни у кого из команды — да и у его людей, запертых в трюме, пожалуй, тоже…
Саблю он выхватил у одного из убитых. В дыму слезились глаза; низенький носатый испанец налетел на него сам. У испанца были желтые прокуренные зубы, остроконечная бородка и топор, которым он ловко отмахивался от сабли и норовил ударить сам.
Косо повисла сбитая фока-рея, брызнувшая кровь залила угол паруса. В дыму звенели клинки. Гиббс с вставшими дыбом бакенбардами лупил дубинкой съежившегося испанца, — другой, кинувшийся тому на помощь, споткнулся о карлика, которого не заметил в толпе, за чужими спинами, — растянулся на палубе. Воробья ухватил поперек туловища здоровенный, как гренадер, офицер в вороненых доспехах, — поднял с явным намерением бросить за борт.
— Командор! — заголосила негритянка, показывая пальцем. — Спасай честь любимой женщины!
Обернулись все. Забыв драться; на секунду стало тихо. Испанец уронил Воробья, уставился на него, вытаращив глаза, — видно, сам усомнился в том, правильно ли разобрал, что держит в руках. Вид усатого пирата привел его в окончательное остолбенение — он только моргал. Воробей, воспользовавшись моментом, вскочил на ноги и попытался дать деру, — но тут опомнился и испанец, выхватил пистолет. То же сделали еще трое оказавшихся поблизости. Под четырьмя дулами Воробей попятился, взмахнул руками… и крикнул:
— Пли!
Доблестные воины, выдрессированные многолетней муштрой, от неожиданности послушались — выстрелили, не успев прицелиться. Промахнулись. Воробей принялся стрелять в ответ — почти в упор.
В дыму и тумане над палубами, над пальбой и потасовкой метался, истошно крича, синий с желтой грудью и белыми щечками попугай. Перепуганная мартышка лезла вверх по вантам бизань-мачты. Внизу палили и рубили, кололи, били, кричали, стонали, ругались и свирепо выли. Грязные брызги и ошметки мокрого песка летели из-под ног. Испанец в мятой кирасе за ногу тащил вниз одноглазого пирата, влезшего с пистолетом на ванты, — а между тем к нему самому сзади подбирался другой пират с занесенной дубинкой. Другой испанец попытался было сунуться в люк — и выскочил обратно с воплями, с кружевной сорочкой на голове, а за ним гналась разъяренная негритянка, колотя его по спине прикладом. Даже вошедший в азарт командор проявил воображение — ухватившись за конец грота-реи, толкнул, пробежал несколько шагов, разгоняя, — спрыгнув, едва успел отскочить. Тяжелая дубовая рея, обернувшись вокруг своей оси, сбила с ног сразу нескольких солдат.