– Почему? – Сейчас узнаешь.
Только я подумал, как сразу стал чихать один мотор, а их всего два. Переглянулись, но вроде ничего, продолжает работать нормально. Самолёт, тем не менее, разворачивается. Опять переглянулись – возвращаемся. Двигатель снова почихал, почихал и заглох, пилот пытается выровнять другим двигателем – удаётся, летим с креном, но прямо. И недолго.
Чихнул два раза и заглох второй. Смолкло всё, в том числе разговоры. За бортом и в салоне тишина. Успеваю подумать, не к месту, что абсолютная тишина действительно существует. В кино в таких случаях показывают панику: кричат, бегают. На самом деле, не так – осторожный шёпот, слышат только ближайшие соседи: «Падаем». Голос у всех сразу стал одинаковым – безнадёжным. Шёпот передаётся эстафетой от первого ряда к последнему, возвращается волной обратно. И затихает. Смотрю в иллюминатор, облачка пока ниже нас, потом рядом с нами, и тут же быстро-быстро побежали вверх. А мы вниз. Страха нет. Состояние не ужаса – обиды. Внутри сжалось от безысходности: ну почему именно я и именно сейчас? Почему? За что? Ответа не жду, Господа больше не поминаю, продолжаем падать стремительнее.
Паники никакой – тихое, тупое отчаяние. Соседка схватила меня за руку и сжала. Таких глаз в жизни не видел. И в кино. Почему-то иллюминатор притягивает словно магнит. Не отрываясь, смотрю вниз. Сейчас получается, что уже вперёд. Машины на шоссе были как муравьи. Становятся больше и больше. Буду чувствовать боль или не успею? Раньше боли не боялся. По-прежнему тихо за бортом и в салоне. На соседей не смотрю, только в иллюминатор. В памяти промелькнули родители. Сколько не успел для них сделать. Что ж я так? Исправить теперь некому. Всё закрывает неотвратимо приближающаяся Земля. Стали видны сумки в руках у людей на обочине. Страха нет. Есть безысходность. Всё. Сейчас конец. Мысли ушли, не дожидаясь этого конца.
Слышу непонятный шум – стал фыркать двигатель с моей стороны, загудел, заработал. У меня внутри что-то зашевелилось. Надежда? В салоне тихо. Почти сразу, неустойчиво, с перебоями и чиханием заработал второй. Соседи переглядываются, молчат.
Раскачиваясь, будто пьяный, самолёт летит над Минским шоссе, машин полно в обе стороны. Голоса поувереннее, не шёпот «падаем», а погромче – «на шоссе садимся». И замолчали. В фильме «Приключения итальянцев в России» тоже «сажали» самолёт на это шоссе, только сейчас никто не радуется. Вот так, вразвалку, доковыляли до Внуково, плюхнулись на полосу, запрыгали вразнобой шасси и встали.
Подумал, что также должен чувствовать себя приговорённый к смерти. В повести «Записки приговорённого к смерти» Виктора Гюго герой испытывает страшные муки и всё время держится только надеждой, что отменят приговор. В назначенный день привели на эшафот, положили на плаху. Палач готов, толпа ждёт последнего мгновения, но он верит: вот-вот придут и скажут, что отменяется. У меня, да, кажется, и у других, надежды не было. Приговорили. Отменить некому. И ждать нечего. Кроме смерти.