Филин молча пожал плечами. Боярину виднее, сказал быть главным, значит так оно и правильно. А что до подземелий, опыт и в самом деле имеется. Этот ход, между прочим, получше других — тут хотя бы камни сверху не падают, и острые копья их стен не выскакивают. Сырость большая в здешних ходах, вот хитрые ловушки и не живут долго. А вот, к примеру, в том же Афоне… Хотя чего про него вспоминать, дело прошлое, и те грехи давно отмолены.
— Нам сюда, — Филин показал на прячущуюся в тени нишу.
— Почему сюда?
— Золотом тянет, боярин. Оно вроде бы не запах, но всё равно чувствуется. Особенно когда его много.
— Когда много, это всегда хорошо.
— Если бы так, — вздохнул Филин и перекрестился.
К золоту вышли через час блужданий, когда Николай уже отчаялся хоть чего-нибудь найти, и желал только одного — выбраться наружу. Но в луче светодиодного фонарика сверкнуло лежащее прямо на полу золото. Единственный золотой кругляш с неровными краями. И пороховая дорожка с бегущим по ней огоньком.
Филин, недолго думая, затоптал его ногой и выругался, перейдя на шёпот. Потом прижал палец к губам:
— Тут кто-то есть.
Николай и сам это понимал — пороховые дорожки из ниоткуда не появляются, и огонь сам по себе не загорается. Интересно, какая же свинья задумала устроить диверсию?
— Следы, боярин, — Селиван присел на корточки и подсветил фонариком. — Дорогая обувка.
На выложенном кирпичами полу отпечатался мокрый след женской туфли. Так, во всяком случае, показалось. Острый носок, тонкий каблук размером в пятирублёвую монету… Это что получается, здесь уже шахидки-смертницы завелись? Бред же полный!
Филин тоже опустился рядом с Селиваном, и чуть ли не обнюхал отпечаток:
— В Новгороде такие тачают. Дело ясное.
— И что? — не понял Николай.
— И то, — ухмыльнулся любимовский староста. — Кто на Москве самый наипервейший модник?
— Я откуда знаю? Я в ваших модниках не разбираюсь, и вообще они все педерасты.
— Кто?
— Да модники эти. Ты не замечал, друг мой Филин, что тенденции мировой моды неуклонно и стремительно скатываются к педерастии? Мне вообще иногда кажется, будто они изначально оттуда и произошли.
Любимовский староста ничего не понял, и уточнил:
— А эти… расты которые… они греки, да?
— Причём в самом плохом смысле этого слова.
Вот как раз в этот момент из темноты подземелья с возмущённым воплем выметнулась неясная фигура, которую Филин встретил ударом ножа. И попал.
Дмитрий Юрьевич Шемяка, Великий Князь Московский и прочая и прочая и прочая, умирал достойно, как и полагается потомку славного Рюрика. Он последними словами поносил невидимых врагов, слепивших глаза нестерпимым светом чудных фонарей, и громко злорадствовал, что заберёт на тот свет тайну спрятанной московской казны. И очень жалел, что не удалось похоронить эту тайну вместе с неведомыми злоумышленниками.