— Глуп? — я все еще не хотел признать правды. — Ты думаешь, я — просто изменник? Неужели ты не понимаешь?..
Он нетерпеливо тряхнул головой и его клинок вновь царапнул шею.
— Ты пытался убить посла-миротворца! Зачем мне думать и понимать?! Все ясно, как день: я вправе требовать твоей казни, я сам могу казнить тебя прямо здесь и сейчас!
— Все верно… — я горько усмехнулся. — Чего я ждал? Искренности?.. Ты — сит, а я — полный дурак, этим все сказано. Удивляться мечу в твоих руках после вчерашней ночи — вот что в самом деле глупо…
— Избавь меня от своего показного благородства, Хейли Мейз, рыцарь Чистого клинка!
В его взгляде, в тоне его голоса были яд и злоба. Ледяная злоба, пробирающая до костей и жгучий яд обмана — больше ничего.
— Я — сит, и по твоему мнению, как любой сит, не достоин жизни. Мы разрушали ваши селения, мы развлекались, стреляя ваших жен, и позволяли своим зверям пожирать ваших детей, все так. Мы — адские твари! Если только не помнить о выжженных вами рощах, о наших женах и детях, изрубленных вашими клинками, затоптанных вашими лошадьми. Я сам по себе, уж конечно, не достоин жизни — я обесчестил потомка лордов Синедола тем, что признал его лучшим из людей. Честь потомка королей Старой Пущи, сложенная к твоим ногам, в расчет, понятно, не берется. Откуда взяться чести у сита? И в довершение всего я виновен в том, что не позволил зарезать себя во сне… — Он вдруг опустил глаза и замолчал, а когда продолжил, злоба сменилась невыносимой болью. — Я могу убить тебя, Хейли Мейз, и сделать из тебя мученика. Твои братья по ордену поднимут твое имя как стяг, и клинки вновь захлебнутся «кровью темной»… нет, мой Хейли, я этого не сделаю. Давай лучше ты, убей меня и живи дальше, если сможешь.
Айлор отбросил в сторону меч и упал на колени рядом со мной, так стремительно и так опасно-близко, что я едва успел убрать кинжал. Колючий взгляд снова потеплел.
— Как же ты дорог мне, Хейли Мейз, золотой голос Синедола, — прошептал он и осторожно коснулся моей щеки…
И все — стыд, ненависть, отвращение — Бог мой! Ты же все видишь! Разве могло быть иначе? — все рассыпалось прахом, перестало существовать.
— Лори…
— М-м?.. — сит чуть заметно дрогнул и повернулся.
Мы сидели наверху внутренней башни, я — на полу, опершись спиной о стену, а он влез в узкий створ бойницы и свесил наружу ноги. Если забыть о его клыках и крепких мускулах, если не вспоминать о том, как умел и азартен он в поединке, не думать, откуда жуткие шрамы на его груди, можно вообразить, что он — просто мальчишка, милый, проказливый ребенок. Я погладил его пышные космы, вдохнул запах — в груди защемило от нежности.