Тем временем Джойс принял на свои плечи ответственность за все, что осталось в опасности из-за моего уклонения от обязанностей. По его приказу Пик с египетским Верблюжьим корпусом, теперь ставшие саперным отрядом, Скотт-Хиггинс, со своими боевыми гуркхами, и две бронемашины им в подкрепление, вышли перерезать рельсы у Ифдейна.
Предполагалось, что Скотт-Хиггинс атакует блокгауз, когда наступит темнота, со своими проворными индийцами — проворными, надо сказать, если они шли пешком, потому что на верблюдах они сидели неуклюже. Пик вместе с ними должен был вести подрывные работы до рассвета. Машины прикрывали бы их отступление утром на восток, по равнине, где мы, основные силы, пойдем маршем от Азрака до Умтайе, к большой яме с дождевой водой, в пятнадцати милях ниже Дераа, и нашей передовой базе. Мы дали им проводников из руалла и с надеждой проводили на этот важный предварительный этап.
Как только рассвело, наша колонна выступила. Тысяча человек была из контингента Аба эль Лиссана: триста — конные кочевники Нури Шаалана. Также у него было две тысячи всадников руалла на верблюдах: их мы попросили держать в вади Сирхан. Казалось, что не слишком умно перед решительным днем окружать деревни Хаурана беспокойными бедуинами. Конники же были шейхами или слугами шейхов, людьми значительными и управляемыми.
Дела с Нури и Фейсалом задержали меня на весь день в Азраке: но Джойс оставил мне тендер, «голубой туман», на котором следующим утром я нагнал армию и нашел их за завтраком среди заросших травой неровностей Гиаан эль Хана. Верблюды были рады вырваться из пустынных окрестностей Азрака и спешили набить желудки вкусной пищей.
У Джойса были дурные вести. Пик присоединился к нам, доложив, что ему не удалось добраться до рельсов из-за трудностей с арабскими лагерями по соседству с местом предполагаемых подрывных работ. Мы делали ставку на разрушение железной дороги в Амман, и промедление было вызовом. Я оставил машину, взял груз пироксилина и оседлал своего верблюда, чтобы пробиться вперед. Остальные двинулись в обход, чтобы избежать жестких языков лавы, проходивших к западу от железной дороги: но мы, аджейли, и все, у кого были хорошие животные, срезали путь напрямик разбойничьими тропами на открытую равнину вокруг развалин Ум эль Джемаль.
Я ломал голову, как провести подрывные работы в Аммане, и какие средства позволят им пройти быстрее и лучше, и к моим заботам добавился вопрос об этих развалинах. Они казались воплощением тупости в этих пограничных романских городах — Ум эль Джемаль, Ум эль Сураб и Умтайе. Такие несуразные здания, которые и тогда, и теперь были ареной борьбы в пустыне, выдавали бесчувственность своих строителей: они были почти что грубым утверждением права человека (то есть римлянина) жить, не изменяясь, везде, где находится его собственность. Здания итальянского образца, оплатить расходы на которые можно было только налогами с более покорных провинций, на этом краю света, обнаруживали прозаическую слепоту к тому, что политика — дело преходящее. Дом, настолько переживший цели своего строителя, был слишком тривиальной гордостью, чтобы даровать честь тому, кто его замыслил.