Дюны были узкими. В полвосьмого мы были на яркой равнине прозрачного песка, смешанного с галькой, усеянного высоким кустарником и колючками, с несколькими хорошими акациями. Мы проехали через нее очень быстро, лично я — с некоторыми трудностями; так как я не был умелым всадником, движение измотало меня, в то время как пот бежал у меня по лбу и падал, вызывая жгучую боль, на мои засыпанные песком и израненные солнцем веки. Приятно было, когда капля пота падала с клока волос на щеку, внезапно холодная, неожиданно освежающая, как всплеск воды; но этого было недостаточно, чтобы возместить тяготы жары. Мы двигались, пока песок не уступил место чистой гальке, а затем снова уплотнился в русле крупной долины, проходя по мелкому, переплетенному устью к морю.
Мы пересекли подъем, и вдали открылся широкий вид на дельту вади Йенбо, крупнейшую долину Северного Хиджаза. Она казалась живой рощицей тамариска и терновника. Справа, в нескольких милях вверх по долине, темнели пальмовые рощи Нахль Мубарак, деревни и садов джухейн клана бени-ибрагим. В отдалении перед нами лежал массив Джебель-Рудва, так неожиданно нависающий над Йенбо, хотя находился более чем в двадцати милях оттуда. Мы видели его из Мастуры, так как это была одна из великих гор Хиджаза, еще чудеснее из-за того, что поднимались гребнем на краю плоской Техамы. Мои спутники чувствовали себя как дома под его защитой; там, на равнине, колеблющейся в невыносимом зное, мы укрылись в тени под ветвями лиственной акации у тропы и дремали всю середину дня.
Днем мы напоили наших верблюдов солоноватой водой из отверстия в песчаном русле рукава реки, перед аккуратной оградой из пушистого тамариска, и затем двигались два часа уже легче. Наконец мы остановились на ночлег в типичной техамской местности — обнаженный, медленно разрастающийся песок и гребни из гальки, с мелкими долинами.
Шерифы развели костер из душистого дерева, чтобы испечь хлеба и вскипятить кофе; и мы сладко заснули под соленым морским ветром, холодившим наши обожженные лица. Мы поднялись в два часа утра и пустили рысью наших верблюдов через бесформенную равнину твердой гальки и мокрого песка в Йенбо, возвышавшийся стенами и башнями на рифе кораллового известняка на двадцать футов над нами. Меня провели прямо через ворота по разрушенным пустым улицам — Йенбо был наполовину мертвым городом с тех пор, как открылась Хиджазская железная дорога — в дом Абд эль Кадера, агента Фейсала, очень сведущего, умелого, спокойного и полного достоинства человека, с которым мы вели корреспонденцию, когда он был почтмейстером в Мекке, а Управление геодезии в Египте готовило марки для нового государства. Его только что сюда перевели.